Я думаю, таким образом, что Гроссман и мои собственные исследования заканчиваются на данной проблеме, на антиномии. В определенном смысле, как банально это ни выглядит, в нашем мире демократическое устройство, несмотря на все его недостатки и опасности, все еще является самым лучшим из-за его слабости и открытости для критики со стороны индивида и для заботы, в частности.
Литература в Вашем творчестве присутствует довольно часто. И однако в своих сочинениях Вы говорили порой о своей сдержанности относительно ее глубоких заслуг. Истина в другом месте, она является философской.
Я всегда считал, что литература должна подвергаться интерпретации, но она была одним из источников первых интуиций. Вы знаете о важной роли русской литературы в моем личном формировании. Достоевский, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, также как великие английские произведения, Шекспир, - дали пищу для моих основополагающих опытов в философии. И сочинение Гроссмана, бесспорно, относится к этим книгам. Я сравниваю ее с «Войной и миром» Толстого, имея в виду широту поднятых реалий, способ их трактовки, талант автора. Вы знаете слова Достоевского: «Все за все и перед всеми виноваты, и я больше, чем другие», которые я использовал, чтобы подчеркнуть тот бескорыстный, незаинтересованный, изначальный характер отношения к другому. Взаимность -этим озабочена уже справедливость, которая появляется позже, вместе с общественной структурой.
Отмечаешь еще раз, слушая Вас, глубокое единство Ваших сочинений. Все интуиции есть на старте, и все сохраняются.
Все было, однако, последовательно. Дедукция вовсе не является тем способом, которым я излагаю свои идеи. Но есть связь между разными очерками, разными взглядами и, следовательно, это не удивительно. Теперь мне представляется важным, повторю, первичность «ради другого» по отношению к бытию в себе. Речь совсем не идет о том, чтобы предоставить место альтруизму после естественного и приемлемого эгоизма. Речь не идет также о том, чтобы проповедывать доброту, как это делает воспитание в нашей Европе. Наоборот, попытка состоит в том, чтобы увидеть в данном отношении к другому само начало человеческого. Следовательно, дедуцировать, если возможно, всю иную мудрость из этой первой мудрости. Очевидно, что формулируя это, желая мыслить иначе, чем исходя из реальности, связанной с самой собою, то есть из того, что называют устойчивостью бытия в своем бытии, мы приходим к открытию понятия божественного, понятия Бога.