– Ничего подобного! – возмутилась я. – По себе не суди, оболтус! И вообще…
Развить мысль мне не удалось – за мной пришли.
Нет, не из полиции. И не люди в черном.
Хотя с последним утверждением я поторопилась. Большинство сотрудников всех служб безопасности – и Мартина, и Климко, и Кульчицкого – почему-то предпочитали в одежде радикальный черный цвет. И это несмотря на летнюю жару, удушливым облаком опустившуюся на Москву и окрестности.
Так что скопление людей в цветастых гавайках и шортах было бы логичнее и привычнее. К тому же прятать оружие под широкими рубахами гораздо удобнее. Так мне лично кажется.
Но мое личное мнение явно противоречило какому-то негласному дресс-коду секьюрити. И сейчас на вертолетной площадке, куда привезли на специальных креслах-каталках меня и бледную заплаканную Монику, было все густо засижено черными мухами.
Ну да, да, понимаю, что нельзя так отзываться о людях, обеспечивающих в том числе и твою безопасность, ну что поделать, если ассоциативная цепочка вывесила на конце именно такой брелок?
Кресло с Моникой прикатил ее отец, Элеонора шла рядом, время от времени, судя по всему – рефлекторно – прикасаясь к плечу или руке дочери. Проверяя – действительно ли Моника здесь, рядом, живая.
Само собой, в группе сопровождения был и профессор психиатрии Ираклий Георгиевич. Правда, слегка подрастерявший свою уверенность и вальяжность. А заодно и то, что у меня всегда почему-то ассоциировалось со стоматологами, – апломб.
Да и сложно его сохранять, апломб-то, когда такие невероятные вещи происходят! И весь твой многолетний профессорско-психиатрический опыт пасует перед… перед…
Перед тем, чего нет и быть не может!
Было заметно, насколько Ираклию Георгиевичу некомфортно в этой ситуации. Но он обязан был сопровождать свою пациентку, контролировать ее душевное состояние, такое хрупкое сейчас. Это дело чести, профессионального долга и репутации, в конце концов!
В моей группе сопровождения были Мартин и Олежка. Родителям, разумеется, дружно решили ничего пока не сообщать.
Вернее, о случившемся вообще не сообщать, а передислокацию в другое место потом тщательно завуалировать, придумав правдоподобное объяснение.
И не надо мне говорить, что врать нехорошо, что лучшая горькая правда, что родители должны знать, и т. д., и т. п.!
Мамс с папиком чем-то смогут помочь? Нет. Как-то повлиять на происходящее? Тоже нет. И вряд ли их пустят туда, куда меня отвезут.
А в результате? Родители будут медленно, но верно сходить с ума. А они сами едва-едва оправились после случившегося.