Пуаро погладил свою еще болезненную шею и строго произнес:
— То, что я сделал, было очень опасно, но я об этом не жалею, так как мой поступок принес мне победу. Мои страдания не были напрасными.
Миссис Гарднер глубоко вздохнула.
— Мсье Пуаро, я слушала вас с восторгом! — воскликнула она. Вы добиваетесь результатов таким оригинальным способом… Я слушала вас с таким же интересом, как если бы это была лекция в институте криминалистики… Подумать только, что моток моих красных ниток и ваш разговор о солнечных ваннах сыграли такую роль в этом деле! Нет, то, что я чувствую, нельзя передать словами, и я уверена, что мистер Гарднер разделяет мое мнение. Не правда ли, Оделл?
— Да, моя дорогая.
— Мистер Гарднер тоже оказался мне полезным, — сказал Пуаро. — Мне хотелось знать, что думает о миссис Маршалл разумный человек. Поэтому я и обратился к мистеру Гарднеру.
— Неужели? И что же вы ответил, Оделл?
— Боже мой, моя дорогая! — смущенно произнес мистер Гарднер. — Ты же знаешь, что я не думал о ней ничего хорошего…
— Мужья всегда говорят это своим женам, — заявила миссис Гарднер. — Сам мсье Пуаро относился к ней довольно снисходительно, он даже говорит, что ей, бедняжке, была уготована такая участь! Но надо все-таки не забывать, что она не была женщиной из хорошего круга, а так как мистера Маршалла здесь нет, то я добавлю, что я всегда считала ее глупой. Я не раз повторяла это мистеру Гарднеру. Не правда ли, Оделл?
— Да, моя дорогая, — ответствовал мистер Гарднер.
Линда Маршалл сидела рядом с Эркюлем Пуаро на Чайкиной горе.
— Конечно, я рада тому, что осталась в живых. Но, мсье Пуаро, раз я хотела убить ее, то получается, что я вроде это и сделала.
— Нет, это совершенно разные вещи, — запротестовал Пуаро. — Намерение — это одно, а действие — совсем другое! Если бы в вашей комнате оказалась не восковая фигурка, а ваша мачеха, связанная и беззащитная, и если бы у вас в руках была не булавка, а кинжал, неужели вы смогли бы вонзить его ей в сердце? Да никогда в жизни! Что-то в вас сказало бы: «Нет!» Так бывает со всеми людьми. Допустим, я зол на какого-нибудь глупца и говорю сам себе: «Я бы сейчас как двинул его ногой!» Но так как его рядом со мной нет, я ударяю ногой стол, и мысль моя следует вот каким путем: «Этот стол является тем самым глупцом, вот он получил по заслугам!» Если я не очень ушибся, мой жест приносит мне облегчение, а стол от этого хуже не становится. Но если бы этот глупец был здесь, я бы его ногой не ударил, Вылепить из воска маленькую фигурку и пронзить ей сердце — поступок неумный, ребяческий, но он может оказаться полезным. Вы были полны ненависти. Вы передали ее этой маленькой кукле, и булавкой вы пронзили не вашу мачеху, а ненависть, которую вы к ней испытывали. И вы почувствовали облегчение еще до того, как вы узнали о ее смерти… Разве я не прав? Не стало ли вам от этого сразу же легче?