Кабина была обычной кабиной. Пустой.
— Вперед! — крикнул Доги.
Рузвельт и Саша уже подняли Бобби и почти несли его, одновременно пытаясь остановить кровь.
Я держал дверь. Когда Бобби проносили мимо меня, его лицо было искажено болью. Если ему и хотелось вскрикнуть, он пересилил себя и сказал:
— Carpe cerevisi.
— Пиво будет позже, — пообещал я.
— Нет, сейчас, — хрипло дыша, потребовал он.
Сбросив рюкзак, Доги следом за нами вошел в лифт, рассчитанный человек на пятнадцать. Кабина закачалась под его весом, и мы попытались не наступить на Мангоджерри.
— Вверх и наружу, — сказал я.
— Вниз, — не согласился Бобби.
На управляющей панели не было кнопок для этажей, которые предположительно находились под нами. Вместо них имелась прорезь для магнитной карточки, с помощью которой можно было запрограммировать спуск на этаж в зависимости от степени допуска. Такой карточки мы не имели.
— У нас нет возможности спуститься ниже, — сказал я.
— Возможность есть всегда, — отозвался Доги и начал рыться в своем рюкзаке.
В коридоре стало светлее. Гул усилился.
Дверь лифта закрылась, но мы стояли на месте. Я потянулся к кнопке «Г», однако Доги хлопнул меня по руке, как будто я был ребенком, полезшим за сладким без разрешения.
— Бред, — сказал я.
— Полный, — согласился Бобби.
Он привалился к задней стенке, поддерживаемый Рузвельтом и Сашей. Теперь он был серым.
Я сказал:
— Брат, не строй из себя героя.
— Буду.
— Нет, не будешь!
— Кахуна.
— Что?
— Я Кахуна, а не куриное дерьмо.
— Ты не Кахуна.
— Король серфа, — сказал Бобби. Когда он снова закашлялся, на его губах запузырилась кровь.
В отчаянии я обратился к Саше:
— Его нужно как можно скорее поднять наверх и увезти отсюда!
Позади что-то хрустнуло и треснуло. Доги вскрыл замок панели, отодвинул щиток в сторону и достал проволочку.
— Какой этаж? — спросил он.
— Мангоджерри говорит, в самый низ, — ответил Рузвельт.
Я возразил:
— Орсон, дети — мы даже не знаем, живы ли они.
— Они живы, — сказал Фрост.
— Мы не знаем этого!
— Знаем.
Я стал искать поддержки у Саши:
— Ты такая же чокнутая, как они?
Саша ничего не ответила, но в ее глазах стояла такая жалость, что мне пришлось отвернуться. Она знала, до какой степени близки мы с Бобби, знала, что братья по всему, кроме крови, ближе двойняшек. Знала, что часть моей души умрет вместе с ним и останется пустота, которую никогда не заполнит даже она. Саша видела мою беззащитность и сделала бы все, все, если бы могла спасти Бобби, но она не могла ничего. Ее беспомощность была отражением моей беспомощности, с которой я не мог смириться.