Джон Джозеф Рандольф. Это странно знакомое имя продолжало тревожить меня. Идя по коридору вслед за Сашей и остальными, я напрягал память, но все было тщетно.
Следующий материал был тридцатисемилетней давности и сообщал об убийстве и расчленении трупа шестнадцатилетней девушки в пригороде Сан-Франциско. Судя по подзаголовку, полиция была в растерянности.
В газете приводилась фотография мертвой старшеклассницы. Поперек ее лица кто-то вывел красным фломастером три буквы: «МОЕ».
Тут мне пришло в голову, что, если Джона Джозефа Рандольфа не признали невменяемым по достижении восемнадцати лет, именно в этом году он должен был выйти на свободу — с рукопожатиями, записью об исправлении, карманными деньгами и напутствием священника.
Последующие тридцать пять лет были проиллюстрированы тридцатью пятью статьями, сообщавшими о тридцати пяти загадочных зверских убийствах. Две трети было совершено в Калифорнии, от Сан-Диего и Ла-Холлы до Сакраменто и Юкаипы, остальные — в Аризоне, Неваде и Колорадо.
Жертвы — на каждом фото которых было написано «МОЕ» — представляли собой пестрое зрелище. Тут были женщины и мужчины. Молодые и старые. Белые, черные, азиаты, испанцы. Нормальные и педерасты. Если все это было делом рук одного человека, то выходило, что наш Джонни был убийцей, действующим без разбора.
Беглый осмотр вырезок позволил мне заметить лишь две детали, объединявшие все эти многочисленные убийства. Первое: устрашающее насилие с применением тупых или острых предметов. Заголовки пестрели словами «ЖЕСТОКИЙ, ЗЛОБНЫЙ, ДИКИЙ и ОШЕЛОМЛЯЮЩИЙ». Второе: ни одна из жертв не имела следов сексуальных домогательств. Единственной страстью Джонни было бить и резать.
Но только одно убийство в год. Когда Джонни позволял себе его совершить, он действительно давал себе волю, сжигал лишнюю энергию, изливал всю свою желчь до последней капли. Тем не менее многолетние серийные убийцы с обширной практикой, ограничивающие себя 364 дня в году ради одного дня маниакальной бойни, не имели прецедента в анналах патологических убийств. Что же он делал в остальные дни? На что направлял свою злобную энергию и страсть к насилию?
За те две неполных минуты, в течение которых я быстро просматривал этот монтаж выдержек из дневника Джонни, моя клаустрофобия сменилась более глубинным и первобытным страхом. Слабый, но ощутимый электронный гул, подобный грохоту железнодорожного состава, и менее частый, но страшный скрежет маскировали звуки нашего приближения к логову убийцы, но та же какофония могла скрыть звуки приближения Джонни к нам.