Изо дня в день караулы, наряды, ученья. Все те же интересы полка. Наш полк лучше всех прошел на смотру... В ночную тревогу кавалерия выскочила первой, наверно, заранее пронюхали в штабе... Комкор вызывал командиров, уж не идем ли в поход... И сразу все мысли бежали к России.
Жадно ловили слухи и вести о ней.
Узнали, что голод на Волге. Отказались от своего однодневного пайка. "Армия с сумой" сдала голодным свой скудный паек.
Загремел Кронштадт, и высчитывали сроки, когда подойдут корабли, чтобы везти всех на помощь матросам. Поднял восстание Антонов, и все верили что им взята Москва. Поджидали с часу на час, что Буденный взбунтуется и вызовет Русскую армию - ведь вахмистр царского полка. Ну, конечно, придется его произвести в генералы...
Гасли надежды. Снова окунались в жизнь гарнизона на знойной окраине мирной России.
Но приезжавшие гости в Галлиполи видели нечто другое.
Главнокомандующий видел овеянные славой полки. Под звуки Преображенского марша неслось громовое ура, колыхались знамена, сверкали штыки, мерным топотом гудела земля.
Старый почтенный юрист-генерал удивлялся:
Это рыцарский орден монахов. Тридцать тысяч здоровых тел, и ни одного, понимаете ли, ни одного покушения на честь и целомудрие женщин!
- Мы видели град Китеж и низко поклонились ему, - говорили друзья армии, жившие тоже в изгнании.
{138}
V.
Врангель прилагал все усилия, чтобы добиться разрешения на расселение Русской армии по славянским странами. Переговоры затягивались. Для русских войск Сербия и Болгария становились обетованной землей. Постоянные консервы, от которых появлялись язвы на теле, и полное отсутствие зелени подкашивало людей, без того изнуренных войной и ранениями. Все чаще и чаще войска под торжественные звуки марша, хоронили своих боевых товарищей.
Смерть в Галлиполи стала снова величавой тайной. Умерший уже не валялся с раскинутыми руками, уткнувшись в землю никому не нужным комком, мимо него не неслась вихрем боевая жизнь. Умерший покоился в гробу, вокруг него мерцали свечи, хор пел надгробное рыданье. И это было странно. Отвыкли от благостной смерти. Пристально вглядывались в знакомое лицо вчера еще близкого человека, а сегодня отчужденного мудростью последнего познания. В застывших чертах не было недоумения, боли, гнева, всего человеческого, что оставалось на лицах у всех тех, чья жизнь так внезапно пресекалась в бою. И то, что в гробу было видно только одно лицо и грудь со спокойно сложенными руками, а все туловище и ноги были скрыты покровом, делало покойного таким же бесплотным, как святого на иконе. Подымалось скорбное уважение к праху. Не хотелось видеть безвестных могил, которые завтра плуг сравняет с землею.