Дождавшись, пока секретарша покинет кабинет и закроет ту самую звукоизолирующую дверь, Щеряга строго посмотрел на Балиса и произнес:
— В общем, так: документы твои я просмотрел, заявление — вот оно, — полковник кивнул на лежащий поверх стопки каких-то документов листок бумаги, — подпишу хоть сейчас, если только ты его у меня не заберешь, что я тебе сделать очень советую.
Балис даже опешил.
— И почему это Вы мне советуете его забрать?
— В другое время я бы только порадовался, что у меня будет такой человек работать. Но это в другое время. А сейчас — ничего хорошего от тебя не жду.
— Понятно, — холодно усмехнулся бывший морской пехотинец, — неприятностей не хотите.
— Дурак, — как-то очень спокойно и устало ответил милиционер. — На неприятности эти клал я с пробором. Думаешь, ты у меня первый будешь неудобный подчиненный? Хрен тебе. Да у меня весь УБОП достать хотят… И больших людей подключают… В крайцентре, в Москве… Что тебя в Литву выдать, что ребят на зону засунуть — один хрен. Эти меня не остановят. Дело в тебе самом.
— А что во мне не так?
Щеряга отхлебнул чаю.
— Объясняю. Не так в тебе воспитание. Ты — армейский офицер. Тебя всю жизнь учили Родину защищать. А мы здесь — менты. Мы не Родину, мы людей защищаем. Разницу видишь?
— Нет, — честно ответил сбитый с толку Гаяускас.
Полковник еще раз отхлебнул чаю.
— Объясняю. Ты привык к четким границам: враги, нейтралы, союзники. И это — правильно. Два-три года назад и у нас так же было: воров ловим, честных людей защищаем… Только еще в крайкоме[37] уточнить иногда, кто вор, а кто честный человек. А сейчас — дело другое. Грядут подлые времена…
— Пришли уже, — хмуро поправил Балис, глядя на нависший над столом портрет человека с фиолетовой кляксой во лбу. Именно на этом человек сосредотачивалась вся ненависть Балиса и… растекалась в пустоту. Не в том дело, что Президент был недосягаем — всегда есть шанс удачно провести покушение, как бы тщательно не охраняли его самые высококлассные специалисты. Но смерть Горбачева не могла вернуть к жизни Риту, Кристинку и Ирмантасика, не вернула бы самого Балиса в Армию и даже не вернула бы в Союз Литву: механизм разрушения набрал полный ход и его никто уже не контролировал, а уж меньше всего — тот, кто запустил этот механизм. А раз так — то зачем? Разве можно заглушить свое горе горестями других людей?
— Еще только идут, — гнул свое Щеряга. — Сейчас, парень, еще только семечки. Потом пойдут цветочки. А уж ягодки — те еще совсем далеко впереди. И вот когда эти ягодки настанут — ты здесь будешь совсем лишний.