Это тоже правда. Последние три дня жизни он провел в больнице; навещать его она, конечно, не могла.
А миссис Вейл все говорила и говорила:
— Жена его, должно быть, теперь останется в Америке. Нет смысла рисковать: у нее ведь на руках двое маленьких детей, а путь в Англию неблизкий и нелегкий, да еще и бомбежки… Бедная девочка, как ей, наверное, сейчас тяжело! Все это случилось так внезапно, так неожиданно! Она тебе нравилась, милая?
— Я ее совсем не знала.
Да сколько можно об этом?! Неужели нет способа остановить этот поток вопросов?
— А я была уверена, что вы с Энн встречались! Но потом сообразила: вряд ли ты бывала на дипломатических приемах. Чинные официальные мероприятия всегда были тебе не по душе. Но как жаль Лайонела! Как он, бедняжка, радовался своему первому назначению! Узнал об этом, как раз когда гостил у нас, помнишь? В то самое Рождество, в твой первый выход в свет.
— Помню.
— Как сейчас вижу: он спускается к завтраку с моноклем вместо своих обычных очков в роговой оправе. Вы все принялись его дразнить; кто-то — может, и ты, милая, — говорит: «Лайонел, да ты с этим моноклем настоящий дипломат!» А он отвечает: «Да, я теперь настоящий дипломат». И рассказал о своем назначении. Уезжать немедленно ему не требовалось, он должен был несколько месяцев пробыть в Лондоне и только потом отправиться в Париж, верно?
— Верно.
— Да-да, конечно, теперь я все вспомнила! И потом, когда ты тоже переехала в Париж, вы с ним там часто виделись, правильно, милая?
— Правильно.
— Знаешь, Мона, одно время мне даже казалось, что вы с Лайонелом друг к другу неравнодушны. Разумеется, вокруг тебя вилось столько ухажеров, что я и счет им потеряла, но в какой-то момент мне показалось, что Лайонелу удалось растопить твое сердечко. Знаешь, если бы ты вышла за него, я бы ничуть не возражала. Правда, вы с ним родня, но очень дальняя, так что это не в счет, а сам Лайонел мне всегда нравился. Незаурядный человек и такой целеустремленный — сразу было видно, что далеко пойдет! Однако, учитывая, как все обернулось, — может быть, все и к лучшему.
«Хватит! Хватит! — отчаянно вопило что-то внутри Моны. — Не надо больше! Я не выдержу!»
Боль, которой она ждала, явилась — и безжалостно перемалывала ее сердце. Как вытерпеть эту пытку?! И снова голос, словно принадлежащий какой-то другой женщине, — холодный, равнодушный голос — проговорил:
— Кажется, дождь пошел.
— Правда? — мгновенно сменила тему мать. — Что ж, ничего удивительного. Сегодня с самого утра собирался дождь. Слава богу, хлынуло только сейчас. Пожалуй, это и к лучшему, — значит, миссис Скеффингтон-Браун сегодня не придет.