Мона досадовала на то, что теперь долго его не увидит, но он обещал позвонить ей, как только сможет встать с постели.
В Вашингтоне, как и во всех прочих городах, им приходилось бдительно следить за тем, чтобы никто не увидел их вместе, никто не связал их имен. Одна радость — здесь вместо второсортного отеля ей удалось найти квартиру.
Лайонел приходил к ней всякий раз, когда получалось вырваться, и ночь перед операцией, до самого утра, они провели вместе.
А три дня спустя Мона вдруг поняла, что его больше нет. Она не могла объяснить, откуда у нее такая уверенность: никакие призраки к ней не являлись, не было ни видений, ни голосов свыше. Просто Лайонел умер, и это было так очевидно, так непреложно, что, забыв обо всех правилах конспирации, она бросилась в ближайшую аптеку, чтобы позвонить оттуда в больницу.
Она помнила — это навек запечатлелось в ее памяти, — как бросала монетки в автомат, как ждала, пока телефонистка соединит ее с больницей, и думала: если бы Лайонел был жив, он бы страшно на нее разозлился.
Медсестра подошла к телефону не сразу. Мона ждала, и сердце ее билось так, словно хотело выскочить из груди.
Может быть, она сошла с ума… может быть, это просто глупый страх, какому подвержены порой влюбленные женщины, — в девяти случаях из десяти такие страхи не оправдываются…
Медсестра взяла трубку. Вышколенный голос, секунду поколебавшись, произнес первые слова: «Мне очень жаль, но должна вам сообщить…» — и Мона поняла: она не ошиблась.
Это правда.
Дальше все было словно в каком-то тумане.
Она помнила, как за стойкой в той же аптеке пила что-то крепкое, и, кажется, не одну рюмку. Потом шла домой, долго блуждала по незнакомым улицам, никак не могла вспомнить свой адрес.
Наконец добралась до дома. И лишь много часов спустя поняла, что лежит ничком на полу в спальне. За окном было уже темно, только мерцал электрический свет освещенных окон и фонарей. Мона медленно села и потянулась за носовым платком.
Лицо ее было мокро от слез, но она не помнила, плакала или нет. Почему-то вся дрожала. Почему?
«Лайонел умер». Эти два слова снова и снова звучали у нее в сознании, но ничего для нее не значили. Смысл их ускользал. На нее нашло какое-то отупение — благодатная защита от невыносимой боли, нестерпимой муки.
Лайонел умер, и жизнь ее окончилась вместе с ним.
Для викария все иначе, думала Мона. Он потерял не любимого человека — скорее, ненавистного. Но даже смерть врага нас пугает, как пугает всякое соприкосновение с Великой Неизвестностью, заставляющей ощутить, как мало мы понимаем значение и этого мира, и будущего.