Тонкие, чуть заметные лучики сверкнули в уголках ее глаз, придавая лицу особое выражение некоей усталости от жизни и легкий налет цинизма. Необычные темно-кофейного цвета глаза, затянутые дымчатой поволокой, в чьих глубинах таилось что-то обещающее, зовущее к глубоким чувственным наслаждениям.
Ленивым жестом Эван прикоснулся к ее волосам, потянув скалывавшую их шпильку, и они рассыпались тяжелыми блестящими локонами по плечам, мягким золотом, темной бронзой и каштановыми бликами напоминая о теплых тонах осени. Пропустив локоны сквозь пальцы, он ощутил их гладкую шелковистость.
Она стояла абсолютно неподвижно, затаив дыхание, как мышка, затаившаяся от кошки. Тихонько потянув за краешек шали, он заставил ее соскользнуть к ногам Лотты легким облаком.
Теперь ее прикрывал лишь кружевной пеньюар, практически не скрывавший наготу. Стоя так близко, Эван отчетливо ощутил тепло тела и слабый сладковатый аромат жасмина, который источала ее кожа. Легкая пена кружев красиво приподнималась и округлялась сквозь снежно-белую ткань, темновато и сладостно просвечивали приподнятые островки сосков. Тело Эвана вновь возбудилось, отвечая на немой призыв. Их глаза встретились. Теперь в уголках этих сочных губ притаилась легкая насмешка. Ясно, он испытывает желание, а ей это очень нравится. Новая, поднявшаяся из самых глубин тела волна захлестнула, побуждая склониться и поцеловать ее.
Лотта не сделала даже легкой попытки прильнуть и обвиться руками, как это делают опытные и умелые куртизанки, забирая власть над мужчиной, выказывая свою готовность к наслаждениям. Она по-прежнему не двигалась с места, лишь ее губы, теплые и мягкие, слегка приоткрылись под его натиском.
Он отступил, несмотря на возросшее желание.
— Сколько вам лет? — внезапно спросил он.
Улыбка исчезла, и Эван заметил быстро промелькнувшую в ее глазах искорку — прикидывает, что ответить?
— Мне восемь и еще двадцать, — с готовностью сообщила Лотта.
— А вот я слышал, что вам три и еще тридцать.
Она даже не пыталась скрыть свое раздражение. Сделав шаг назад, подхватила спасительную шаль, плотно закутавшись в нее, вновь скрыла от посторонних глаз свою пленительную наготу.
— Зачем же спрашивать, если вам известно? — огрызнулась она.
— А утруждать себя ложью? — парировал он.
— А затем, что миссис Тронг, не колеблясь, выгонит меня. Еще немного, и я окажусь на улице. Если мне удастся слегка оттянуть этот момент, то почему бы и нет?
Эван почувствовал прилив сострадания. В ней говорило не задетое самолюбие, а жестокий страх перед наступающим будущим. Это позволяло предположить, что она будет вынуждена согласиться на его условия. Она отчаянно пыталась избежать тирании, царящей в борделе, угрозы оказаться на улице, как те постаревшие проститутки, которые занимаются своим ремеслом за кусок хлеба в сточных канавах. Нужно признать, она низко пала.