Спать — помешали. Хлопнули дверью… Поднять голову, зевок вышел непроизвольно. А, свои. Можно спать. Сквозь дрёму — непонятное, успокаивающее, баюкающее ворчание.
Эгиль ходит за Немайн — на расстоянии. Вежливой тенью. Вот, и к Сиан пришёл. Так и застал — Немайн калачиком, вокруг маленького, а Сиан ей уши мнёт. А сида довольно урчит.
— Всё хорошо, я вижу, — разъяснил себе очевидное, — но я вам составлю компанию. Никто не против?
— Урру? — сонно.
— Составь. А как ты папу с мамой уговорил, чтобы Майни под замок не садить?
— А истории им рассказал. Такие, которые частью сам видел, частью по следам разобрал. Не сам, а хорошие охотники — при мне.
— Расскажи и мне.
— Отчего не рассказать? — Эгиль набрался храбрости и погладил по голове ту, которая сейчас была росомахой. Сида проснулась, приподняла голову, потёрлась о руку щекой. Оборотень не зверь — тело остаётся человеческим, а вот душа… Ясные серые глаза. Умные — но немые. До завтра. Она ничего не вспомнит… Немайн намерилась спать снова, а Эгиль завёл неторопливый охотничий сказ. Не совсем тот, что родителям. Без некоторых подробностей, — Начать с того, что запереть росомаху нельзя. Можно убить или покалечить. Но любой запор или узел ей уступил. А нет — выйдет через пол, потолок. Или сквозь стену! Но — выйдет. А потом… Если росомаха на кого-то сердита всерьёз, шансов у него нет. Затравит. При этом если зверя не обидеть смертельно — нападать не станет. Если огорчить слегка… Разгром в доме, как если бы его брали штурмом. Росомаха вообще — зверь очень домовитый. Оттого и в человеческих жилищах хорошо разбирается. Был случай. Повадилась у одного охотника росомашка добычу из силков таскать. Любимое её занятие, замечу. Ну, тот в восторг не пришёл, хотя зверюга ему попалась правильная — брала каждую десятую птицу, и точка. Дань, за то, что на её земле охотится. Охотник пожадничал. Не столько даже добычи, сколько самих ловушек. Лапы у росомахи знаете, какие. А уж когти… Так что открыв ловушку она её, понятно, ломала. Причём приманку никогда не жрала, ни-ни. Соображала, когда нужно прийти за крупненьким.
А охотник наш спать уже не мог, с открытыми глазами ночевал, и в глазах у него стояли серебряные марки, недополученные за куниц и соболей. Решил росомаху извести. Ну, она это не сразу поняла. Сначала хотел он извести её ядом — чтобы шкуру не испортить. Достал из ловушки куницу, не пожалел, брюхо распорол, гадости, по случаю у волхва прикупленной, насовал туда и принялся ждать, когда за сотню маленьких шкурок зверюга расплатится одной здоровой. Дождался он только того, что куница та совсем заледенела — а зимы в Норвегии, как я говорил, суровые. Снег выпадает и лежит. А не как тут.