Видел кричащую толпу — и заготовленные слова застревали в горле, слова, которых было бы достаточно, чтобы успокоить, убедить, перетащить на свою сторону. Смотрел на вдову Ираклия, Мартину — но та тоже превращалась в изваяние.
Пирр все умел договариваться — в покоях и залах, пока угроза оставалась словами и не могла реализоваться немедленно и страшно — но каждый следующий договор становился все тяжелей. С самого начала из перечня соправителей исчезли дочери Ираклия, потом и Мартина из коронованной императрицы оказалась всего лишь матерью императоров, потом к ее сыновьям прибавился племянник. Пирр просчитал, что дальше. Узнал, кого прочат на опустевшую кафедру. Сначала хотел добраться до дворца, предупредить — но на улицах было уже неспокойно, и он не рискнул. Корабль унес патриарха в Африку, а императорская семья осталась на расправу.
Несколько юридических «подарков», оставленных в столице, поддержка Рима и Карфагена оказались достаточны, чтобы Пирра не смогли лишить сана. Теперь в Константинополе всего лишь местоблюститель, а патриарх Константинопольский стоит, повесив голову, на третьем этаже Жилой башни Кер–Сиди. Те, кого он бросил — кто жив — стоят перед ним. На деле — одна. Он считает, что две. Действительно рад, что может просить прощения у девочек, перед которыми кругом виноват…
Немайн подводит итог.
— Измены не было. Было малодушие… Дружинника следовало бы казнить. Формулировка: «за трусость перед лицом неприятеля».
— Так его! — кричит Анастасия.
Пирр понурился. Наверное, ждал, что ему все простят и на груди возрыдают? Нетушки.
— Ополченца ждал бы позор, барды беглеца бы на всю страну ославили… Вряд ли одного, в толпе. С этим живут.
Помолчала. Вздохнула — нарочно, для Анастасии.
— Только святейший Пирр — не дружинник и не ополченец, а малодушие, увы, и на апостолов накатывает. Петр от Спасителя три раза отрекся, чтобы шкуру спасти… А потом в Риме на крест взошел, и нынешние римские папы несут имя его наместников с гордостью. Переменился, выходит. А некто Пирр — переменился?
— Не верю!
Это Анастасия.
— Переменился. Приехал сюда из Африки… Наверное, это было… Как мне — из болот наружу выйти. Страшно!
Это Луковка.
Беглый патриарх поднял голову, смотрит на нее — с надеждой, но Нион молчит. Может сказать что–то еще? Не на людях?
Немайн стало интересно — и чуточку стыдно. Мгновение назад судьба человека была предрешена лишь оттого, что он из–за больных глаз и совести признал в ней базилиссу Августину. Теперь совесть заворочалась и в сердце сиды.