В ауле нетерпеливо ждали, когда прибудет невеста. По опыту зная, что ее не всегда удается увезти и к ночи, старики не спеша вели беседы за столом. Тосты затягивались — неприлично, если к приезду невесты все будут навеселе. Только с ее прибытием и начинается самое торжество. Суровы законы горцев. Хотя столы ломятся от яств, и тебя усиленно потчуют и требуют, чтобы ты поддерживал каждый тост, и как только ты опорожняешь бокал, в мгновенье ока он вновь оказывается наполненным, но ты должен показать себя мужчиной: выпить, если веришь в свои силы, или суметь обойти ритуал стола, но так, чтобы никого не обидеть и самому не пострадать. Горец не забывает, что минутная слабость может оказаться роковой и покрыть позором не только его, но и детей, и детей его детей. И пусть никто из последующих поколений не возьмет в рот араку, но молва людская по-прежнему будет увязывать их с именем опозорившегося. Вот почему старики, отправляясь на кувд, боятся последствий и ложками едят масло, чтобы оно смягчило действие крепкой, двойного перегона араки.
... Сидя возле матери, которая нарезала траву для начинки пирогов-цахараджинта, Зарема привычным монотонным покачиванием кулыка со сметаной взбивала масло. Через открытые окна в дом влетали голоса старших. Она угадала голос Асланбека:
— Горец жену в дом ведет, чтоб свой род продолжить. В своем потомстве он хочет видеть себя.
— Не могу согласиться, уважаемый старший, — раздался чей-то протестующий голос и, не обращая внимания на вызванный репликой возмущенный гул голосов, продолжил весело: — Какова коза, говорят, таков и козленок. Разве это не осетины придумали? Значит, от нее зависит, какое потомство будет!
Мать, улыбаясь, молвила:
— Иналык Сырдона из себя корчит.
Иналык... Горец как горец: голубоглазый, бритоголовый, с огромными ручищами, с утра до ночи весь в делах-заботах... Но была в нем одна особенность: в любом человеке, его внешности, поведении он отыскивал смешное, а отыскав, тут же начинал вышучивать собеседника.
Прозорливый Асланбек утверждал, что страсть Иналыка позубоскалить явилась, как ни покажется странным, следствием картины гибели его отца Темирби. Трагическое событие внешне выглядело смешным и, не завершись смертью человека, осталось бы в памяти очевидцев забавной картиной. Горе есть горе, но видевшие, как Темирби пытался оседлать старинный фамильный котел, невольно улыбались. Случилось это в последний буйный разлив реки. Мутная волна настигла Темирби у ворот дома, когда он волоком тащил котел в гору, окатила его с ног до головы, сбила наземь, но не сумела оторвать его короткие, жесткие, хваткие пальцы от котла. Волна подхватила чугунную посудину, понесла... Это была чудовищная скачка. Котел несло посреди потока, бросало из стороны в сторону, а Темирби, оседлав посудину, точно наездник на непокорном скакуне, подпрыгивал вместе с чугунным «конем» по волнам. Шапка свалилась, оголив бритый череп, голова болталась... Картина была так смешна, что люди, столпившиеся у недостроенной башни, куда вода не добиралась, не выдержали. Хохотали все: мужчины, женщины, старики, дети... Хохотали, будто это был не последний путь Темирби, словно выкинул он смешную шутку, чтобы взбодрить их в этот час, когда на глазах у людей рушились их дома, гибли коровы и овцы, исчезали кормившие их крохотные участки земли... Смех смолк лишь тогда, когда на повороте река опрокинула посудину, и котел, захлебнувшись, исчез в мутной воде. И тогда Темирби не разжал пальцы. Ему давно было пора оттолкнуться от котла, попытаться подобраться к берегу. Но он будто с самой природой затеял спор и заключил пари с Всевышним, что обуздает котел. Нет, не жадность заставила горца смертельной хваткой вцепиться в шершавый бок котла. Только людям свойственно чувство дерзости и нежелания подчиниться обстоятельствам и злым силам... Но как заставить людей забыть скачку на котле по волнам? При одном упоминании имени Темирби они невольно улыбались...