С того дня завелось у нас празднование дня рождения. Огромный вкусный крендель с миндалем, в нем зажженные свечки, подарки в бумаге, скрытые под салфеткой.
Я страшно привязалась к Анне Петровне. Это была немолодая, некрасивая девушка с огромными ногами, красными руками, добрая, любящая и сантиментальная. Она прожила у нас три года. Ее удалили от нас потому, что она не знала французского языка, а немецким мы достаточно хорошо владели, ей нечему было учить нас. А теперь я думаю, что никто из наших воспитательниц не научил нас так многому, как она. Она любила природу, звезды, цветы. Летом спала, положив подушку на подоконник, «чтобы быть ближе к небу». Любила людей, жалела животных, плакала от умиления, слушая соловья. А главное, любила нас, детей, вникала в жизнь каждого из нас. Меня она выделяла, выказывала мне особое доверие, чем я безмерно гордилась, слушалась ее, и иногда мне удавалось в продолжение целого дня выдерживать роль примерной девочки. Она рассказывала мне о своих семейных делах, читала мне немецкие письма, полученные из Риги, я мало что понимала в них, но слушала внимательно и не спрашивала объяснений, чтобы она не подумала, что я глупая и не понимаю сложных историй с Onkelchen Fritz, Tante Marie [25]. Я, конечно, продолжала шалить, дерзить, драться с братьями и бывала «außer Rand und Band» [26], как она это называла, но с ней у нас не было ни одного серьезного столкновения. Я подчинялась ее наказаниям, так как чувствовала, что они заслужены и что она неохотно к ним прибегала, вынужденная моими безобразиями. Она часто участвовала в наших играх. В карты она играла с нами больше, чтобы сдерживать мой азарт, потому что ни одна партия в «дурачки» или в «свои козыри» не обходилась без скандала с моей стороны. Я не выносила, когда братья плутовали, хотя бы самым невинным образом. Или, когда им надоедали карты, что случалось часто, они в середине игры равнодушно бросали игру именно тогда, когда, казалось, мне везло, и я должна была выиграть. Я приходила в бешенство, бросалась с криком на них, заставляя их продолжать игру. А они не понимали такого азарта. Кончилось тем, что Анна Петровна не позволила мне больше прикасаться к картам и только изредка давала колоду, когда к нам приходили чужие дети в гости.
Вечером мы всегда сидели в детской за большим столом, посреди которого стояла сальная свечка в медном подсвечнике, около него щипцы, чтобы снимать нагар. Анна Петровна читала нам вслух по-немецки. Особенно помню «Робинзона Крузо» — толстую книгу с картинками. Мы перечитывали ее без конца. Когда кончали, на следующий же вечер, по моему настоянию, начинали сначала. «Робинзон» оставался моей любимой книгой до моей юности.