— Быстров! — окликнул я его.
— A! Mon oncle![6] — вскричал он, несмотря на то что я вовсе не был его дядя. — Пойдем выпьем в фойе бутылочку.
— Благодарю. Что же ты так рано из театра?
— Да что, скука. Сегодня ужасно воют. Думаю отправиться в Буфф[7], что ли. Если хочешь, поедем.
— Лучше отправимся ко мне! — пригласил я его.
— О, ни за какие благополучия… К Дюссо[8], к Вольфу[9], куда угодно, но не к тебе.
— Ну, пожалуй, — согласился я, зная, что мне не преодолеть его упрямства.
В ресторане мы уселись в отдельной комнате и потребовали себе вина.
— Ты, кажется, был в ложе Крюковской? — спросил я небрежно Быстрова.
— Да. Ты почем знаешь эту особу?
— Прошлый год у ней умерла скоропостижно ее подруга, и я снимал с нее и ее матери показания.
— А, слышал. Покойница, говорят, была красавица?
— Недурна. Ты разве не знал Можаровскую?
— Можаровскую? Она была замужняя?
— Да…
— Тю-тю-тю, — просвистал Быстров. — Теперь я понимаю, кто такой Аркадий Николаевич.
— Муж покойной, — сказал я, — а что?
— Ничего. Eudoxie[10] выходит за него замуж.
— Когда?
— Кто-то мне говорил, что после Нового года…
— Что это за семейство: мать и дочь? Ты, кажется, близок с ними?
— О нет! Заезжаю иногда по старой привычке. Впрочем, это презанимательное семейство. Теперь, особенно с тех пор, когда Eudoxie задумала выйти замуж, они держат себя совершенно иначе, но если бы ты знал прошлое! Это было ужасное безобразие: скандал, даже в петербургском полусвете. Но, может быть, ты ими не интересуешься?
— Напротив, отчего же? Все одно говорить нам не о чем, и, если история занимательная, я готов с удовольствием слушать.
При этом, чтобы скрепить свое желание и более развязать язык своего приятеля, я потребовал еще вина.
— Родословная этого семейства, — начал Быстров, — неизвестна, так как оно прибыло сюда из провинции лет семь или восемь назад, Марья Ивановна Матвеева хотя и гордится якобы знанием beau monde'a[11], но такие претензии крайне смешны. По всей вероятности, по своему происхождению она принадлежала к губернской аристократии, может быть, была дочь промотавшегося помещика; образование свое она получила там же, в провинции, во французском пансионе. Обладая в молодости красивою наружностью и такими же черными и живыми глазами, как теперь у ее дочери, бойкая Марья Ивановна блистала на губернских балах, была окружена тьмою поклонников и скоро вышла замуж за господина Матвеева, служившего советником в каком-то присутственном месте, человека среднего состояния. Историю ее супружеской жизни я могу передать тебе с некоторыми подробностями и поручиться за ее достоверность, потому что слышал от очень почтенного господина, служившего в том же городе, где жили Матвеевы. Первые годы своего супружества, должно предполагать, Марья Ивановна провела довольно благополучно, но потом страстная натура ее перестала удовлетворяться семейным очагом. С ранних лет она привыкла слышать около себя похвалы своей «божественной красоте», рядиться и блистать, и это сделалось для нее потребностью. Она было завела несколько интриг, но они не дали ей нужного: Марье Ивановне более всего интересны были деньги, так как ресурсов ее мужа недоставало для покрытия ее мотовства, необходимого для поддержания своего достоинства в кругу местной аристократии. Так шли годы; Марья Ивановна была в ужасе: ей наступил сороковой год, красота ее стала блекнуть, и дочь, рожденная ею в первый год замужества, Eudoxie, оканчивала курс в институте взрослой девушкой, полной невестой. Вдруг, к счастью ее, в их городе на место председателя одной из местных палат был назначен дряхлый, но очень богатый старик и ловелас, который, с первого же взгляда, обратил внимание на роскошные формы Марьи Ивановны… и… «прелестная» сорокапятилетняя Лукреция