Джулия, напротив, лгала так же естественно, как другие люди утоляют голод и жажду. Каждое ее слово, каждый жест были ложью. Она притворялась даже во сне, умудряясь сохранять безмятежный вид и легкое дыхание в то время, когда ей снились кошмары.
Гидеон, одаренный от природы душевной чуткостью и интуицией, догадывался об этом, но не мог поверить в то, что можно жить — и очень хорошо жить, не говоря ни слова правды.
Ему казалось, что на Джулию можно воздействовать разумными доводами, он взывал к ее совести, к ее женственности, к чувству материнства, которое, по его мнению, должно было быть присуще всякой женщине. Все это было совершенно бесполезно.
Но у нее была своя логика, точнее — своя выгода, и разумнее этого ничего не могло быть. Все остальное просто не принималось ею к сведению и пропускалось мимо ушей. Она была неглупа, дьявольски изворотлива, сообразительна, ей нельзя было отказать в обаянии (сумела же она просто влюбить в себя Джекоба Кейна, который души в ней не чаял).
Кроме того, она была глубоко порочна и бессовестна.
Как все хитрые женщины-хищницы, Джулия совершенно не боялась мужчин. Все они были для нее самодовольными эгоистами, падкими на лесть простаками. Вот женщин она боялась. Женщины понимали ее с первого взгляда и с первого же взгляда начинали ненавидеть. Любая женщина по одному звуку ее голоса, по слишком яркому цвету ее волос, по манере держаться узнавала в ней неисправимую лгунью.
Вот чего не понимал Гидеон Кейн. И что бы он ни предпринимал для того, чтобы как-то защитить свою любовь к Эмме, все равно был обречен на ошибки и непоправимые промахи, как только сталкивался с «черной вдовушкой», как продолжал мысленно называть свою жену.
Где-то он слышал, что так называют ядовитых паучих, безжалостно пожирающих своих самцов тотчас после спаривания.
Господи, неужели эта «черная вдова» Джулия — его беда, его несчастье, его кошмар — сожрет его, как глупого паука, угодившего в ловушку собственного безрассудства и животной страсти?
Дерьмо! И он сам, и брак его с Джулией — мерзкое дерьмо и ничего больше.
Гидеон отшвырнул сигару и грубо выругался.
Тетя Леолани сейчас поджала бы губы, посмотрела бы на него поверх очков и сказала, осуждающе покачивая головой, точно старый викарий: «И этот парень — из рода почтенных миссионеров! Глаза бы мои не глядели…»
Он спускался в долину по узкой тропе, терявшейся в зарослях рододендронов и жасмина.
Со скал обрушивались водопады, клочья белой пены оседали на валунах.
Тропа петляла, то и дело круто сворачивая и огибая трещины и провалы, такие глубокие, что дух захватывало. Приходилось все время смотреть на землю, чтобы лошадь не оступилась.