— Господи! — ужаснулась моя будущая свекровь. — Но зачем? Для чего они это делают?
— А вот этого, — покачал головой папаша, — я вам не могу сказать. Секрет. Я и так уже слишком много наговорил.
Какое-то время мы молча попивали вино.
— Нет, дорогие мои, — прервал молчание отец, — мы не должны грустить. Все-таки это помолвка Малинки. Праздник должен продолжаться.
И он продолжился.
20.01. Это сегодня. Если не получится прямой, я брошусь в Вислу и разобьюсь о лед. А если получился, то что дальше?
22.01. Не писала целых два дня. Привыкаю к Новому. Новый пока что ничего не чувствует. Когда я глажу его по спинке, ощущения, будто я притрагиваюсь к картону. Хуже всего у основания около перегородки, где наложили шов. Прикосновение я ощущаю, как сквозь слой изоляции. Не понимаю, чем так восхищался доктор Коваль. «Ну, красиво выпилили. И хрящи тоже вырезаны аккуратненько». Он подал мне зеркало, и я увидела жирного (оттого что не мытого две недели) урода между двумя желтыми подковами под глазами. Если так выглядят аккуратно вырезанные хрящи, то как же выглядят вырезанные неаккуратно? Коваль увидел ужас в моих глазах и стал меня утешать:
— Это что за выражение лица? Такой красивый носик, а ты плачешь.
— Но вы же обещали, что он будет как у того блондина, — совершенно раскисла я.
Коваль не выдержал и засмеялся:
— Деточка, ты думаешь, нос — это пряник? Вынимаешь его из формы, и готово? Это тело, которое две недели назад еще пилили, резали, зашивали. Оно имеет право быть опухшим и онемевшим. Подожди месяц-другой и тогда увидишь результат. А пока тебе предстоит массировать и растирать его. А иначе он засохнет и отвалится, — пошутил под конец он.
Вот я сижу и растираю. Растираю и массирую. Хорошо, что идет снег, хорошо, что холодно. Хорошо, что Рафал не видит меня.
8.02. Последние недели я посвятила массажу и магистерской работе. Скоро защита, а у меня готова только исследовательская часть. Теперь я ищу теорию. А когда устаю, остервенело массирую. Втираю мазь с арникой и жду. Уже чуть лучше. От синяков не осталось и следа. А главное, я узнаю себя в зеркале. В общем, изменения небольшие, может, заметней всего в профиль. Вчера пришла Эва. Я открываю, а она, как увидела меня, в крик. Якобы так испугалась.
— Не валяй дурака. Когда ты меня забирала после операции, я выглядела гораздо хуже.
— Это должен был быть вопль восторга. Я думала, мне откроет сама Памела Андерсон. Ну, покажись. Улыбка. Наклони голову. Теперь в другую сторону.
— Ну и как? — спросила я.
Эва никогда не станет врать и приукрашивать, но и по больному никогда не бьет. За это я ее и люблю.