Он в раздражении повернулся к ней спиной, взял с полки стопку кальсон, положил поверх рубашек. Алина увидела маленький черный револьвер и вздрогнула.
— Будь же благоразумен! — попросила она сдавленным голосом. — Попытайся вообразить наше будущее — мы же будем прикованы друг к другу, как сиамские близнецы! Сам видишь — мы оба все хуже переносим раздельное существование. Ты должен вернуться.
— Вернуться? — переспросил он, как будто не понял смысла сказанного. — Вернуться куда?
— Ко мне. В меня. Ты ушел — значит, наверняка можешь вернуться.
— Да ты бредишь! Я никогда не вернусь!
— Мы не можем оставаться разделенными, иначе вечно будем ощущать себя увечными, приговоренными к неразлучности, станем цепляться друг за друга, хромая по жизни, и потихоньку ненависть отравит ядом наши души. Я никогда не прощу тебе, если по твоей вине потеряю Альбера, ты обойтись без меня не можешь и, будучи абсолютно бессовестным, устроишь все так, чтобы он меня бросил, оставив в полном твоем распоряжении!
— Когда ты со мной, ты вовсе не несчастна! Нам так весело…
Итак, она его не переубедит! Внезапно все встало на свои места, она поняла, что будет делать. На нее снизошел совершенный покой — израненная, изодранная в клочья душа утешилась, словно напитавшись эликсиром правоты: время сражений миновало, ничто не остановит ее руку, все ее существо превратилось в инструмент для воплощения в жизнь решения, явившегося ей во всей красоте и ясности, убежденность в своей правоте — неоспоримая владычица судьбы — расправила крылья, рассеяла тьму неопределенности и прогнала сомнения.
Алина вздохнула:
— И что за жизнь у меня будет? Я потеряю всех друзей, буду ходить на работу, а потом возвращаться к себе и ждать, не соблаговолишь ли ты заглянуть домой в перерыве между двумя загулами, а потом ты умрешь от СПИДа, и я, не в силах вынести твою смерть — ведь она будет и моей, — тоже умру. Возвращайся.
Орланда внезапно осознал, что ею руководит железная решимость и она действительно хочет, чтобы он отказался от той изумительной жизни, которую ведет вот уже две недели, и главное — она не потерпит отказа. Им овладел гнев.
— Никогда! Я никогда не воссоединюсь с тобой! — в ярости закричал он. — Ты снова запрешь меня в подвалах твоей души, где я жил безвольным кастратом, боясь задохнуться в тесноте, и лишишь меня встреч с новыми людьми, и мне придется семенить изящной походкой — вместо того чтобы идти по жизни размашистым шагом! Я хочу быть молодым, хочу нравиться и играть. Ты уходишь на работу по часам, занимаешься любовью, потому что так принято, и улыбаешься из вежливости. Ты держала меня в рабстве больше двадцати лет — да я скорее умру, чем снова подчинюсь тебе!