– Позвольте, – Фаворский наморщил лоб в попытке восстановить в памяти события двухлетней давности, – уж не в мужской ли гимназии преступник учительствовал?
– Ну да! Алоиз Викентьевич Завадовский – преподаватель естествознания.
– Если я не ошибаюсь, Илья Кургучев написал об этом рассказ в «Северном Кавказе». По-моему, «Серый монах»…
– Точно! – обрадовался Поляничко. – Тоже ведь тишайший с виду человечек был. Бездомных собачек да кошечек подкармливал, выпавших из гнезда птенцов подбирал, а на дерзкую кражу пошел не раздумывая. И если б не Клим Пантелеевич… – он на миг запнулся и пояснил: – А я той весной болел – радикулит мучил. Слава богу, знахарка со старого Форштадта недуг заговорила.
– А что, если покупателем яда явилась экономка или, к примеру, горничная кого-то из членов экспедиции? Как тогда? На этот случай вы проверяли? – проигнорировав откровения собеседника, поинтересовался жандармский ротмистр и выпустил в потолок удивительно ровное колечко дыма.
– Ну не будешь же весь город подозревать! Да и единиц штатных у меня – раз-два и обчелся! Но ежели настаиваете, то можно и об этом справиться. За день уложусь. А что интересное обнаружится – извещу непременно, ну и заодно Ардашеву протелеграфирую. Только вот куда теперь телеграммы слать?
– В порт Джибути.
– И где же, позвольте узнать, таковое заморское царство-государство находится?
– В Африке, Ефим Андреевич. Страна имеет длинное название – Французский Берег Сомали, а размеры – с Александровский уезд. Но представительство РОПиТа там тоже есть. Выходит, и телеграф имеется.
– Вот и хорошо. Стало быть, еще одну контрольную апробацию учиним для уверенности. – Поляничко хлопнул себя ладонями по коленям и поднялся. – Что ж, прямо сейчас пойду в управление – не буду зря время транжирить.
Фаворский затушил в пепельнице папиросу, поднялся из-за стола и почтительно проводил гостя до дверей кабинета.
– Спасибо, Ефим Андреевич, что не преминули наведаться.
Уже выйдя на улицу, начальник сыскного отделения с сожалением подумал: «Ну, почему так бывает, а? Вроде со всех сторон просьбу Ардашева обмозговал, поручения подчиненным дал, а вот о горничных и не поразмыслил. Неужели старость пришла? Так лучше уж в отставку подать, чем посмешищем себя выставлять. Ладно, годик еще подожду, пока младшенькая моя определится, а потом брошу все и буду ершей удить на Ртищевой даче».
Тонкая золотая нитка месяца-младенца отчетливо рисовалась в опустившихся на город серых сумерках. Стеклянные глазницы домов теплились желтым светом фотогеновых ламп. Холодный порывистый ветер теребил шляпы, картузы и форменные чиновничьи фуражки. С черной, нависшей над колокольней Казанского собора тучи сорвалось несколько крупных, величиной со шпанскую вишню, капель. Прохожие торопливо раскрывали зонты, а извозчики спешно поднимали кожаные верха фаэтонов. Под калошами полицейского шуршала опавшая листва. «Осенний ноктюрн», – мысленно произнес Поляничко, улыбнувшись в нафабренные усы. Картину с таким названием, писанную акварелью, ему подарила любимая Анечка на день ангела. От дорогих сердцу воспоминаний стало тепло и по-домашнему уютно. Он остановился. До полицейского управления оставалось не более сотни шагов. Ефим Андреевич постоял секунду-другую в нерешительности, а потом махнул рукой, развернулся и пошел обратно по щербатым ступенькам каменной Соборной лестницы – домой, к дочери.