— Лейтенант приказал охранять меня, вот и неси службу! А право допрашивать оставь за ним, — ушел от ответа Краковский.
— Знаешь что. Садись-ка лучше спиной к окну! Мне так удобнее тебя караулить.
— А не боишься, что выпрыгну? — хитро взглянул на Сергея бандит.
— Пуля настигнет, так что не пытайся. Не промахнусь. — Сергей указал на винтовку. — «Динозавр двадцатого столетия»!
Краковский сел на подоконник и ослабил шпингалет. Сергей щелкнул затвором винтовки, дослав патрон в канал ствола.
— Не балуй!
— Послушай-ка, уж не племянник ли ты моему адъютанту Федору Рябинину будешь? — спросил Краковский, принимая прежнее положение. — Помнится, еще при немцах встречал тебя с ним и Мартой.
— Федор погиб на фронте. Марта говорила, что у нее похоронка имеется.
— Не стану же я тебе врать. — И перекрестился. — Крест святой — жив и служит у меня!
Сергей сосредоточился. «Кому же верить? — размышлял он. — Но если Федор жив и находится в банде, это может плохо отразиться на мне. Подумают, утаил, что родственник мой у Краковского, а еще хуже, что я лично связан с ним. Не поможет и то, что я был подпольщиком и даже имею правительственную награду».
Волнение Сергея не прошло мимо Краковского.
— Интересно получается: один родственник господу Богу служит, другой — дьяволу, — травил он душу осодмильца. — Буслаеву и Лиханову сам не признаешься, я тебя не продам. Не в моих правилах это. Так что будь спокоен на этот счет. Краковский умеет держать слово. Сам не продается и других не закладывает.
— А сапоги у тебя добротные, — разглядывая их, сказал Сергей. — Из кожи. На каблуках подковы. На подошве 33 гвоздя для прочности.
— Завидуешь?
— Иуда продался Понтию Пилату за 30 сребреников. Ты же Адольфу Гитлеру — за 33 железных гвоздя. Эх ты, дешевка!
Антон Буслаев в это время разговаривал с Москвой по полевому военному телефону. Едва доложил генералу Петрову о задержании Краковского, как вдруг прозвучали выстрелы. Он прервал разговор, выбежал из кабинета. Одолевало предчувствие беды. На лестнице к нему присоединился Лиханов, и они побежали вдвоем.
Поднявшись на второй этаж, Буслаев увидел картину, которая потрясла и его, и Лиханова: растерявшийся Сергей стоял у распахнутого окна и стрелял в темноту, что называется, наобум. В левой руке он держал лоскут материи.
— Прекратить огонь! — приказал он Сергею. Схватился за кобуру пистолета, но туг же опомнился. Пришло осознание того, что застрелить подчиненного на месте совершенного им преступления — не такая уж доблесть и означает лишь одно: слепо последовать разыгравшимся эмоциям.