Продолжали целую ночь. Дорога от Нижнего до Казани неблизкая. Хоть этот пароход компании Мешкова и не принадлежал, но ведь везде на реке свои люди. Пусть поропщут пассажиры, но как же он мог отпустить новоявленного друга без захода в ресторан? Да еще речной, на плаву. Борт о борт притерли, а на сходнях для Мешкова и красный ковер постелили. Знай наших и ваших!
Все же он почувствовал сильное облегчение, когда развязался с радушным пароходчиком. Друзья друзьями, но у него целый месяц вот таких скитаний. Попей‑ка каждый день!
Путь его пароходный лежал на Самару, дальше на Астрахань, на Баку, откуда можно было переправиться в Туркестан.
Слава Морозовых впереди него летела. А уж в хлопковом краю и подавно. На знойном азиатском берегу, под плотным пологом шатра, встречал сам великий князь Николай Константинович. Сын великого князя Константина Николаевича, поэта «К. Н.». Внук грозного Николая I. Впрочем, слова «сам» и «великий» здесь не имели никакого значения. Николай Константинович был напрочь отринут от двора, забыт и заброшен в Туркестан волею судеб. За ним тянулась дурная слава, которая не давала права офицеру оставаться даже в захудалом пехотном полку.
Он был, собственно, в ссылке как ненормальный; не от бедности же выкрал все фамильные бриллианты матери и раскидал их по ростовщикам — ищи теперь свищи! Даже императорские ищейки следов не могли сыскать. Разгневанный Александр III сослал царского отпрыска в Сибирь, лишив, кажется, всех чинов и званий. Во всяком случае, Николай Константинович нигде и никогда в мундире не появлялся. Вполне цивильный, небогатый обыватель. Но что удивительно: он вовсе‑то не затерялся, не спился, не сошел с круга.
В Сибири сделал самое очевидное: женился. Как и отец-поэт, влюбчив был, не позарился ни на купчих, ни на ханских дочерей, которых в азиатской Сибири было видимо-невидимо. На дочери полицеймейстера остановил свой взгляд и решил перебраться в края потеплее, а все, что лежало за Урал-рекой, тоже было Сибирью. По безденежью ли, по склонности ли души — в нем проросла хозяйская жилка. Он завел хлопковые плантации, строил оросительные каналы, безбожно отводя воду Аму-Дарьи и оставляя окрестных дехкан на сухом, каменистом такыре. Ему это прощали, все‑таки признавая внука Николая I. Да и любили по Сибирям изгнанников, стало быть, уважительно относились и к нему. Его принимал сам эмир бухарский, подданный империи, но вершитель всех туркестанских судеб.
Савва Морозов не без интереса ждал этой встречи. И не только потому, что дело с хлопком было связано, — какая‑то неукротимая страсть к познанию людей. Ругал себя за это, но ничего с собой поделать не мог.