— Это русские журналисты, — гнул свое Плешка. — Так как же ты против русских выступаешь?
— Я — против националистов!
— Белорусских? Или русских тоже?
Сазон на это ничего не ответил, только пробурчал что-то себе под нос. Наверно, этот вопрос был слишком сложным для простого сталинского пограничника, насквозь русского по национальности.
Наконец деньги у Ступака окончательно закончились, он доел в гараже засохший кусок хлеба и был голоден с утра. Занять у кого-либо уже не представлялось возможным, он и так должен был Плешке двадцать пять тысяч, Сазону, правда, меньше, но к Сазону он теперь не хотел обращаться. Оставалось спросить у молодого Алексея и Ступак с утра высматривал его. Да только Алексей что-то не появлялся, может, уехал куда, думал Ступак. Отлучиться в город он не решался, ждал, что должен же приехать к нему Шпак. Так и просидел до вечера голодный и очень злой — на себя, на жизнь, на весь белый свет.
На другой день, однако, вместо Алексея около гаража появилась его жена, маленькая худенькая брюнетка с маленьким сыном. Она выглядела заплаканной и принесла ошеломительную новость.
— Алешу арестовали.
— За что?
— Ну, прислали повестку из прокуратуры, что вызывают как свидетеля. Насчет того митинга. Он пошел и пропал. Оказывается, его в прокуратуре и арестовали. Что теперь делать? — тоскливо спросила женщина.
Малец увлеченно теребил подол ее коротенькой, по моде, юбки
— Пусть не путается с бенеэфовцами, — сурово отрезал Сазон.
— Ничего, не плачь, — утешал Плешка. — В Хельсинкский комитет надо обратиться. Там хорошая женщина-адвокат есть.
Ступак ничего не сказал и, чтоб не травить душу, отошел в темный угол своего гаража. Он чувствовал, что никто ей не поможет, ни Хельсинкский комитет, ни адвокат, ни сто адвокатов, суд и закон были в его руках и свою политику он вел, как хотел — напролом сквозь закон и право, через судьбы людей, топтал конституцию и все международные соглашения. Остановить его может только сила. Да только где ж она, эта сила?. Откуда было ее взять? Темный забитый народ только и знает смотреть в его хитро-блатные глаза и поддерживать все, что он ни скажет. А стоит кому-то из-за границы заступиться за невинные жертвы, помочь деньгами, как тут же — разнузданный поток грязи в газетах и по телевизору — заговор, происки ЦРУ, наступление НАТО на восток. Где-нибудь зашевелится горстка оппозиции, самые смелые из которой хотят сменить власть, так искалечат жизнь и им, и всем родным. На что ж надеяться?
Но через месяц после приезда Шпака в жизни Ступака все переменилось забурлило, засуетилось, словно на пожаре. Утром, только он побрился перед осколком зеркала, в дверь громко застучали, перед гаражом стояла его жена, которую подняли с постели.