Вся скорбь Люка сейчас воплотилась в недвижной Иде. Слезы капали на безжизненную руку и скрюченные артритные пальцы, которые он прижимал к своей небритой щеке. Никогда уже она не ущипнет эту щеку. С покойницы сняли сережки и ожерелье, но кольца остались — должно быть, упорно не желали слезать с распухших суставов. Обручальное кольцо было для Иды самым драгоценным напоминанием о муже, и она всегда целовала его перед сном. Какое облегчение — знать, что бабушка не расстанется с любимым мужем даже в смерти.
Порывшись в кармане рубашки, Люк вытащил веточку лаванды, которую спрятал туда днем.
— Вот, Саба. Возьми с собой, — прошептал он, вкладывая цветок в ладонь усопшей. Поцеловав руку бабушки, он прижался губами к ее щеке.
Снова выпрямляясь и бережно укладывая руку с зажатым цветком на грудь бабушки, молодой человек нащупал в кармане ее кардигана что-то плотное. Ну конечно — драгоценные семена.
Люк осторожно вытащил знакомый шелковый мешочек, который она повсюду носила с собой. Внутри лежали сухие соцветья. Ида любила время от времени разбрасывать их вокруг, словно бы повсюду рассевая лаванду. Люк спрятал мешочек в карман, поклявшись никогда с ним не расставаться. Он по-прежнему останется хранителем бабушкиной лаванды.
Люк бросил последний прощальный взгляд на покойницу, убрал рассыпавшиеся у нее по лицу волосы. И от этого мелкого жеста все негодование, порожденное войной, тяготами, унижениями и страданиями семьи, смертью и разрушением — словно бы туго свернулось в груди, легло туда плотно сжатой пружиной. Утрата семьи стала последним ударом, последним камнем, что лег на груду копящейся боли. Вчера — откровения о тайне его рождения и разбудораженная этими откровениями печаль. Сегодня — семья. Свастики, салюты, надменные улыбки фашистов, льстивое подобострастие французов (и сколько ж их таких нашлось!), считающих, что единственный способ спасти Францию — это сотрудничать с немцами… все это накапливалось, зрело, билось у него в сердце, стучало в висках волной новой ярости.
Люку вспомнилась вдохновенная речь де Голля. Как оживилась тогда бабушка, какой непокорной радостью засверкали ее глаза! Вот чего хотела бы она теперь… чтобы Люк выстоял, дал отпор, пополнил ряды гневных и гордых французов, отказавшихся подчиниться Гитлеру и его чванливой солдатне.
А лаванда? Будут ли лиловые поля цвести и благоухать вновь?
Все эти мысли сливались воедино, пока он глядел на спокойное, умиротворенное лицо Иды. Сердце его начало отвердевать, наливаться тяжелой ненавистью. Люк знал: он выйдет отсюда уже совершенно другим человеком.