Все оглянулись на дверь, наступила долгая пауза. В глубине квартиры что-то зашуршало, глухо стукнуло, скрипнуло. Эти обычные домашние шумы звучали теперь жутковато, казались исполненными загробного смысла и потусторонней глубины.
Полковник поглядел в окно и все как по команде обернулись туда же. Долгие и светлые сумерки уже успели смениться незаметно подступившей ночью. Обозначился вдруг темный прямоугольник окна, и в этой темноте пошевеливалось что-то пугающе белесоватое. То ночной ветерок раскачивал цветущие ветви старой яблони.
— Это что, — не выдержал тишины Степаныч. — Я знал человека, которому лебедкой полголовы оторвало, а он жив до сих пор. Четыре часа пришивали…
Он сидел на табурете у окна, склонив набок острую лысину, поросшую младенческим пушком, и испытующе глядел на вздрогнувших слушателей.
— Тьфу ты! — выругался скорняк Василий Фомич, всегда недолюбливавший говорливого соседа.
— С места не сойти! — поклялся Степаныч. — Вот до сих пор. — Он чиркнул себя пальцем чуть пониже уха.
— Врешь, гад, как всегда, — равнодушно возразил Василий Фомич.
— При чем тут врешь?.. Я хочу сказать, что смерть не всегда властна… — продолжал Степаныч.
— А я вообще читал, что теперь куры с четырьмя ногами бывают. После Чернобыля-то… — поддержал Степаныча Юра Батраков.
— С хвостами и лают! — съязвила Любка.
— Лаять не лают, — осипшим от злости голосом отозвался Юра, — а вот хвосты у них точно есть. Что за курица без хвоста? Это, может, в Краматорске где-нибудь…
— Осел! — сорвалась Любка и снова спряталась за Кузьму Захарьевича.
— Ага! — зловеще произнес Батраков. — Ну за осла ты мне ответишь…
Неизвестно чем завершилась бы их вновь закипающая ссора, но тут сама собою вдруг заскрипела половица у порога кухни, хотя там было совершенно пусто, а вслед за тем отчетливо и страшно три раза постучала в окно белая яблоневая ветвь. Все снова затихли, прислушиваясь.
— Говорят, опять маньяк объявился, — робко заметил кто-то из жильцов.
Из дальней глубины коридора донесся размеренный бой часов. То ожили стенные часы полковника, десять лет до сих пор молчавшие. Многие привстали со стульев, точно исполнялся гимн, и стояли так, пока не затих рыдающий двенадцатый удар.
Журчала струйка воды в железной раковине у плиты.
— Кровь прольется. — кратко и внятно сказал вдруг всегда молчаливый и хмурый Макс Ундер, точно отвечая своим неведомым мыслям.
Все вздрогнули, разом зашевелились, задвигали стульями. Баба Вера перекрестилась и первая шагнула в темный коридор, вслед за ней гуськом потянулись и остальные.