— Ну вот видишь! — обрадовалась она. — Что ж ты стесняешься признаться… Папашка тоже всегда сердитый, пока не сядет за стол. Все вы, мужики, одной породы, все вы одинаковые, — с ласковой укоризной приговаривала Ирина, проталкивая Родионова в дом. — Ступай в гостиную, я мигом…
Что ж, выпью эту чашу до дна, сокрушенно думал Павел, вступая в знакомую полукруглую комнату и садясь на стул у дверей, подальше от стола. Он сел с прямой напряженной спиной, установив сумку на коленях, по-дорожному, по-вокзальному…
Донимало какое-то неудобство, он покрутил головой и обнаружил на шее галстук. Рванул его с себя, отчего узел резко затянулся и больно сжал горло. Он поперхнулся, злые слезы выступили на глазах. Сумка свалилась с колен и по глухому звяку он понял, что термос разбился.
Застучали каблучки Ирины, и с небольшим подносиком в руках, уставленным чашками и блюдцами, розеточками и ложечками, она направилась к столу. Проворно расставляя еду, она взглянула на него, заметила:
— Ты покрасневший какой-то, Пашук… И глаза слезятся.
— Простыл, — сдавленным голосом ответил он и покрутил головой, стараясь ослабить узел.
— Папашка всегда коньяк пьет. Лучше всего от простуды, — откликнулась она и простучала каблучками к притаившемуся в углу бару. Дверцы его сами собой распахнулись, и оттуда с тихим звоном выдвинулась початая бутылка коньяка.
Павел, успевший незаметно скинуть галстук, сидел насупившись, молча следил за ее ловкими руками.
— Я и себе чуточку, — хлопотала Ирина, наполняя довольно объемистую хрустальную рюмку. — Рюмки, между прочим, настоящие. Богемское стекло. Папашке подарили на службе, пей осторожно…
У нее еще и шея короткая, обнаружил вдруг Родионов. Или теперь, или…
— Знаешь, Ирочка… Знаешь, милый друг… — начал он, но Ирина ласково приложила палец к его губам и Родионов откинулся на спинку кресла. Он молча хватил содержимое рюмки одним духом и тотчас налил вторую… Это и было его ошибкой.
Захмелевшего и потерявшего бдительность, она проводила его на второй этаж, потом спустилась вниз и долго куда-то названивала по телефону, а его даже не насторожили эти странные звонки.
Но самое позорное произошло через два часа, когда они снова сидели в гостиной, и тоскливая щемящая нотка все мучительнее звучала в сердце Родионова. Предательский хмель уходил от него, уступая место запоздалому раскаянию.
Ирина напряженно и сосредоточенно молчала, косясь на дверь и к чему-то прислушиваясь.
Родионов глядел на пустую бутылку и тоже молчал, подыскивая хоть какие-то слова, годные для нейтрального разговора. Неожиданно со двора послышались посторонние шумы, за окном пролетело что-то темное и большое, он не успел разглядеть, что, и уже через секунду с громом распахнулась входная дверь, голоса ворвались в гостиную.