— Ну, Мария, что вы думаете? — сказала Анна Австрийская, как только осталась одна со своей фавориткой.
Королева любила называть герцогиню де Шеврез Марией в минуту задушевной короткости. Иногда она говорила ей «ты», иногда нет, смотря по расположению своего духа.
— Я думаю, ваше величество, — весело ответила герцогиня, — что вам нельзя терять ни минуты, а надо призвать горничных и одеваться. Хотите, я их позову?
— Нет еще, герцогиня. Дайте мне оправиться от волнения, в которое вы меня привели и которого присутствие короля не уменьшило. О чем мы говорили, герцогиня?
— О герцоге Букингеме, ваше величество, — ответила герцогиня де Шеврез с тонкой улыбкой.
— Это правда, — сказала королева. — Боже! Если его величество слышал нас!
— Если бы король нас слышал, он не дал бы вам позволения видеть герцога сегодня, он неумолимо отказал бы вам.
Как видно, герцогиня ошибалась. Лукавство кардинала превзошло ее хитрость.
— Это правда, — сказала Анна, подумав. — Ах, Мария! — прибавила она тоном упрека. — Для чего вы так часто говорите мне об этом человеке, для чего вы описываете мне его таким красивым, таким обольстительным, таким великолепным? Зачем вы внушили мне желание видеть его скорее, чем требуют приличия двора, как будто заранее, и не зная его, я должна принимать в нем участие? Герцогиня, мысли, внушенные вами мне, мысли дурные, не согласующиеся с моими супружескими обязанностями, и я сержусь на вас за то, что вы внушили их мне.
Анна Австрийская говорила это искренно. Ее инстинкты честности и целомудрия, ее гордость как женщины и испанки возмущались против вредного влияния герцогини. Но герцогиня была слишком опытна в любви для того, чтобы не оценить как следует последние упреки полупобежденной совести, вес которой, как она знала сама по себе, должен быть очень легок на весах в решительный день битвы. Она не пугалась порывов внезапного гнева, которые время от времени одушевляли Анну Австрийскую против нее. Она была уверена, что будет прощена вполне, когда королева вкусит наконец счастливую любовь, которой до сих пор она не знала и которую решилась наконец узнать.
Много было рассуждений о вопросе, что заставило герцогиню де Шеврез бросить Анну Австрийскую в объятия Букингема, потом герцога де Монморанси и, наконец, графа де Морэ, единственного незаконного сына Генриха IV, который походил на своего отца. Разрешение этого вопроса, однако, не представляет больших затруднений. Герцогиня, очевидно, действовала под влиянием двух совершенно различных чувств: дружбы к Анне Австрийской и ненависти к Ришелье. Было доказано, что она искренно любила королеву и так же искренно ненавидела кардинала. Она родилась для любви, которой приносила беспрестанные жертвы. Понятно, как женщина, видевшая в любви счастье и цель жизни, она должна была огорчаться и сожалеть о молодой и пылкой королеве, которую любила и которая была лишена этого счастья. К этой причине присоединялась другая, не менее могущественная. Зная планы Ришелье относительно королевы, она хотела не только разрушить их, но и найти ему счастливого соперника. Приезд в Париж герцога Букингема доставил ей этого соперника. Она знала герцога и даже была недолго его любовницей во время поездки в Лондон к герцогу де Шеврезу, своему мужу, который занимал там место посланника. Она знала, что герцог молод, красив, волокита, предприимчив, как человек, никогда не нападавший на непреклонных, то есть что он соединял все качества, какие самая разборчивая женщина может пожелать для своего любовника. Она выбрала его и поклялась, что он понравится королеве.