Но ограничиваться только этим ей же самой никак не удавалось. Ей пришлось в конце концов осознать, насколько сильно она скучает по Максу, когда его не бывает рядом. Пришлось признаться самой себе, что она ревнует, когда он бывает с кем-то еще, а не с ней. Что ждет свиданий с ним со страстью и нетерпением, которые ее саму удивляют и даже пугают. Что стоит ему только войти в ее дом, в комнату, прийти в компанию или куда-то еще, где в тот момент находится она, и улыбнуться ей этой своей ленивой и сексуальной улыбкой, как сердце у нее заходится от радости и желания.
Ну ладно. С этим все ясно. Она его любит. Это она готова признать. Она в него влюблена. Ей приходилось влюбляться и раньше. А что, разве нет? Ну хорошо, пусть не часто. Так у нее было с самым первым ее мальчиком. Правда, тогда она была еще очень молода. С Малышом. На протяжении многих, очень многих лет. И… с кем еще? С тем фотографом? Нет. С этим парнем из банка? Господи, нет конечно. Вообще-то, она влюблялась нелегко. И даже не любила этого. Влюбленность лишала ее самоконтроля. Наверное, если не считать Малыша и того, самого первого ее мальчика, то ближе всего она подошла к настоящей любви с Александром. Старина Александр, как же он тогда ей нравился! Ну, она сама виновата, сама все провалила. Сказать, что после случившегося ничто уже не смогло оставаться между ними по-прежнему, значило бы ничего не сказать. Теперь он явно ощущал в ее присутствии сильнейшее смущение и замешательство, избегал ее, старался не оставаться с ней вместе в одном помещении. Иногда Энджи спрашивала себя, не боится ли он, что она может проболтаться. Рассказать кому-нибудь о его постыдной тайне. Она никому не говорила об этом. И никогда не скажет. Абсолютно никому, ни Максу, ни Томми, никому. О таких вещах лучше всего не упоминать, не касаться их, не тревожить, — пусть это знание покоится в могиле вместе с Вирджинией.
Бедняжка Вирджиния. Несчастная женщина. И почему только она не ушла от него?
Иногда Энджи спрашивала себя, а не было бы лучше, если бы дети все узнали. Вместо того, чтобы считать свою мать кем-то вроде проститутки. Но тогда кем бы они стали считать своего отца? Если бы все узнали? Каким-нибудь чокнутым? Или еще того хуже? Нет уж, лучше оставить все так, как есть. Да и особого выбора у нее все равно нет. А кроме того, кажется, они все-таки сумели как-то всё пережить и приспособиться. Конечно, каждому из них была при этом нанесена душевная травма; но, с другой стороны, кому когда удавалось прожить жизнь без таких травм? Каждому приходится узнавать что-то для него неприятное, болезненное и учиться жить дальше с этим знанием. А у этих ребят к тому же более чем в достатке всего того, что позволяет компенсировать подобные душевные травмы.