Эту боль старший лейтенант Ватолин остро ощутил той же ночью в Атуевке. Перед рассветом добрался до командного пункта стрелкового полка и, кажется, впервые не застал на месте Кормановского.
— г Ушел в батальоны, — пояснил помначштаба Николай Петрович. — Обстановка напряженнейшая. Ждем.
Чего ждали — стало сразу ясно в батальоне, поддерживаемом пятой батареей. Траншеи углублены, ячейки для стрелков расчищены, в них разложены гранаты. Больше обычного и ящиков с патронами у противотанковых ружей. Но ружей, как показалось Ватолину, меньше, чем было, а сорокапятимиллиметровых пушек вовсе не видно. И стрелков — тут один, там двое. Впрочем, остальные, возможно, отдыхают в укрытии под фундаментом бывшего дома.
У крутого спуска в укрытие Ватолип с Зарудневым разглядели Кормановского и командира батальона, того, что заходил когда-то с докладом к командиру полка, худого и невзрачного. Они о чем-то тихо беседовали. Командир батальона глядел в землю и время от времени согласно кивал. До Ватолина с Зарудневым донеслись слова майора:
— Возьми себя в руки, Просолов. Не так страшен черт… И помни, что ты не один…
— Возьму, товарищ майор, — ответил тот и поднял голову.
Ватолин подумал: и все-таки, когда уйдет Кормановский, он останется один. Пусть с ним еще находящийся в строю командир роты, с ним бойцы (строго говоря, горстка бойцов) и комроты, и бойцы оглядываются на него, командира батальона. Он главный на этом опаснейшем участке обороны. Ватолин невольно поежился, представив себя на его месте.
Майор заметил артиллеристов, сдержанно поздоровался. Ватолин ждал, что сейчас, как обычно, обрисует обстановку, поделится своими заботами. Но Кормановский только спросил:
— Вы ко мне? — и кивнул: устраивайтесь, мол.
Ватолин сел. А Заруднев осматривал крутой лаз в укрытие, обошел вокруг него, направился в траншею, к самому брустверу, поговорил о чем-то с бойцом у противотанкового ружья.
Ватолин следил за ним и начинал злиться. Во-первых, Витя, как всегда, суетился. Неисправим! Во-вторых, выглядел так, будто радовался чему-то. Какая тут может быть радость? И вдобавок — это неистребимое в нем щегольство. Ну, щегольство не щегольство, а какая-то невосприимчивость к окопной неустроенности, к грязи: можно было подумать, что он сегодня прибыл из глубокого тыла и с детской наивностью дивится всему увиденному впервые.
Обычно командир дивизиона вполне одобрял эту Витину невосприимчивость, даже завидовал ей, а сейчас она раздражала. Может быть, потому что рядом с ним, с Витей, очень уж невыгодно смотрелся симпатичный командир батальона.