Волосы у Билла поседели и начали редеть.
У Рози они по-прежнему каштановые. Она носит их распущенными по плечам. Иногда закалывает сверху, но никогда не заплетает косу.
Прошли годы, с тех пор как они устраивали первый пикник на берегу озера близ упавшего дерева. Билл, казалось, забыл про него, когда продал свой «харлей». А продал он его после того как сказал: «Реакция у меня стала замедленная, Рози. Когда ради удовольствий приходится рисковать, значит, настало время отказаться от них». Она не спорит, но ей кажется, что вместе со своим мотоциклом Билл продал добрую толику прекрасных воспоминаний, и это печалит ее. Словно значительная часть его молодости хранилась в седельных сумках «харлея», и он забыл проверить их и опорожнить перед тем, как симпатичный молодой человек из Эванстона укатил на его мотоцикле.
Они больше не устраивают на берегу озера пикников, но раз в году, всегда весной, Рози отправляется туда одна. Она наблюдает, как поначалу слабый росток начинает крепнуть, расти и куститься, как он превращается в молодое, стройное деревце. Она следит, как на лужайке, где теперь уже не резвятся никакие лисята, год от года это деревце становится все крепче, гуще и выше. Она долго молча сидит перед ним со сложенными на коленях руками. Она не совершает здесь религиозного ритуала и не молится, но она ощущает необходимость своих посещений этого места, испытывает что-то вроде чувства выполненного долга и подтверждения верности какому-то негласному договору. И именно это помогает ей удержаться от того, чтобы причинить кому-то боль — Биллу, Памми, Роде, Кэрту (о Робе Леффертсе она лишь по-доброму вспоминает: в год, когда Памми исполнилось пять, он скончался от инфаркта). Значит, все на свете было не зря.
Как быстро растет и крепнет это дерево! Его молодые, крепкие ветви уже плотно одеваются узкими темно-зелеными листьями, а в последние два года весной на нем уже появлялись первые розмариновые цветы. Скоро оно даст плоды. Правда, если кто-то случайно забредет на эту поляну и съест такой плод, он скорее всего умрет. Время от времени ее тревожит эта мысль, но пока она не замечает признаков того, что здесь побывал кто-то, кроме нее. А пока ей легко приходить сюда, складывать свои чистые, без пятен ярости, руки на коленях и смотреть на это дерево, розмариновое цветение которого скоро даст сладостно замораживающие плоды смерти.
Иногда, сидя перед этим деревом, она напевает. «Я действительно Рози, — поет она, — и я Рози Настоящая… вы уж мне поверьте… Я та еще штучка…»
Конечно, для всех, кроме тех людей, которые многое значат в ее жизни, она вовсе не «та еще штучка», но поскольку они — единственные, до кого ей по-настоящему есть дело, это нормально. По всем счетам уплачено. Она добралась до тихой гавани. В такие весенние утренние часы у озера, сидя, поджав под себя ноги, на лесной лужайке, которая за все эти годы почти не изменилась (в этом смысле она очень похожа на картину, которую можно отыскать в старой антикварной лавке или комиссионном магазине), она порой испытывает такое чувство благодарности, что ей кажется, ее сердце не выдержит. Эта благодарность и заставляет ее петь. Она должна петь. Другого способа отблагодарить тех, кто ушел, у нее нет.