Норман медленно прошелся взглядом по поверхности стола, где сейчас лишь отдыхали его ноги и стоял телефон, а потом поднял глаза на стену справа от себя. Годами она была утыкана фотоснимками разыскиваемых, списками украденного, результатами лабораторных анализов и перечнями неотложных дел, — не говоря уже о его календаре с отмеченными красным фломастером днями предстоящих судебных заседаний. Теперь стена была абсолютно голой. Он закончил свой обзор, обнаружив пачку винных этикеток на полу у двери и мысленно отметив, как все же непредсказуема жизнь. Он обладал скверным характером и всегда первым был готов это признать. В том, что его характер был причиной многих для него неприятностей, он тоже готов был признать. И если бы год назад ему продемонстрировали картинку его кабинета в том виде, в каком тот находится сейчас, он сделал бы из этого простой и однозначный вывод: этот кабинет принадлежит другому человеку, а его самого уволили. Должно быть, он набрал достаточно выговоров для официального увольнения по правилам их департамента, или его засекли на том, что он и впрямь здорово поуродовал кого-то, — скажем, зашиб этого говнюка, Рамона Сандерса. Сама мысль, что легкая взбучка такому педику, как Рамон, предосудительна, была, разумеется, идиотской, но… Нужно соблюдать правила игры, или… хотя бы не попадаться, когда нарушаешь их. Это все равно как нельзя произносить вслух, что черномазые — говенные работники, хотя каждому (по крайней мере каждому белому в Америке) это хорошо известно.
Но его никто не вышвыривал. Он просто переезжает, вот и все. Переезжает из этой паршивой конуры, бывшей его служебным обиталищем с первого года президентства Буша. Переезжает в настоящий кабинет, в котором стены поднимаются вертикально, как полагается, до самого потолка, а оттуда таким же образом спускаются до самого пола. Он не уволен, он переведен с повышением. Это напомнило ему песенку Чака Берри с припевом «Се Ля Ви», что означает в вольном переводе: никогда ничего не известно заранее.
Шухер грянул — крупный шухер, — и даже напиши он сам сценарий расследования, все не могло бы обернуться для него лучше. Произошло почти невероятное превращение: он выскочил из грязи в князи, по крайней мере в этом городишке.
Прошла общегородская операция «Кольцо» — одна из тех, которые обычно не удается провести целиком и до конца… Только на сей раз удалось. Все встало точно на свои места; это было все равно что набирать одни простые семерки за столом крепа в Атлантик-Сити и каждый раз удваивать выигрыши. В результате его команда арестовала двадцать человек, полдюжины из них — уголовный крупняк. Ускользнувшая мелочь не имела значения; обычные брызги после удачного отлова. Норман, всерьез опасавшийся судебного преследования из-за этого слюнявого педераста, стал главным любимчиком окружного прокурора. Тот, наверное, никогда не испытывал такого восторга со времен первого любовного поцелуя. Прав был Чак Берри: никогда ничего не известно заранее.