— Я хочу продать ее вам. И знаю, что больше трехсот у вас нет.
— Если господин Фред узнает…
Моника благодарно взглянула в его открытое лицо с сетью морщин.
— Он не рассердится, уверяю вас. Так нужно.
— Ну, хорошо. Благодарю вас, фройляйн, — сторож поклонился и побежал к своей каморке. Моника молча двинулась за ним и ступила на порог. Старик протягивал ей деньги. Мелкие мятые купюры вперемежку с мелочью. — Здесь больше трехсот. Здесь триста восемьдесят два, — он волновался, испарина выступила на лбу.
Моника улыбнулась мягкой, благодарной улыбкой. Когда она ушла, сторож подбежал к желтому автомобилю и поцеловал капот, нежно гладя лаковую поверхность.
— Счастливейший день. Счастливейший день. В моей паршивейшей жизни…
Еще несколько часов он посвятил тому, что тщательно мыл окна, а после любовался, не смея отвести глаз. В двенадцать дня на стоянку вошли четверо мужчин, они обступили маленького сторожа, пыжащегося от гордости.
— Когда вы видели хозяйку этого «пежо» в последний раз?
Старичок насупился:
— Позавчера я видел женщину, которая сопровождала хозяина этого «пежо», господина Фреда.
— То есть вы утверждаете, что видели ее в последний раз позавчера?
— Кого? Я не уверен, что мы имеем в виду одну и ту же особу, — он выпятил тощую грудь.
Тем временем от допрашивающих отделился высокий блондин, он открыл капот и заглянул внутрь, а затем прошел к сторожке.
— Она была здесь сегодня! — крикнул он.
— Что вообразил о себе этот господин! Как смеет он порочить честность добропорядочных людей! — старичок походил на взъерошенного попугая.
— Она была здесь совсем недавно, — повторил блондин, когда остальные приблизились, его ледяной взор сверлил старика. — Вот отпечаток женской подошвы на пыли пола.
Один из полицейских объявил:
— Желтый «пежо» конфискуется в казну государства. Его владельцы являются государственными преступниками. Выдайте стражам порядка ключи от автомобиля.
Старик опустился на табурет. Больное сердце стучало подобно испорченному двигателю.
— Паршивейший день.
— Где она? — Удар кулака сбросил старика на асфальт. — Нокаут!
И из засаленных брюк выудили ключи от «беби».
Из окошка уносящегося прочь вагона Моника провожала взглядом вокзал, снующих носильщиков и продавцов газет. Картину застилало облако белого пара, паровоз пыхтел. Вена больше не пустит ее на новогодний бал в Хофбурге, не угостит сладостями с лотков, не позволит прокатиться на коньках по замершему Дунаю. Где она встретит зиму?
За окном показались окраины Вены, виноградники, деревенские харчевни. В ноябре все устремляются туда проводить вино, что перестает быть молодым, пройтись по улочке Винных погребов. Но дороги для Моники туда нет.