— Зачем он вам? Я позову доктора…
— Одной рюмки хватит. Налей быстрее. Прошу тебя…
Юлиус застыл в оцепенении. Неужели девушку замучила совесть, и она сама не своя, хочет отравиться? Он вышел в кухню, достал из буфета бутылку бехеровки, настойки на травах. Поднес Стеф… Она взяла в дрожащие пальцы рюмку и, не задумываясь, выпила — не залпом, а медленными глоточками. После упала на подушки и вяло улыбнулась.
— Я уже забыла его вкус.
Юлиус вышел, ему хотелось напиться, забыться, чтобы потом голова была пустой, не забитой догадками, подозрениями, злобой. Он прошел в кабинет, неся с собой начатую бутыль бехеровки. И вскоре бутыль опустела.
Костел, где отпевали тело Вацлава, казался образцом скромности и простоты или, что вернее, скупости прихожан. Ни позолота икон, ни лепнина на библейские сюжеты не украшали пустые стены. Божественные звуки детского хора не наполняли холодные своды, эхо разносило лишь чинный стук шагов по мрамору пола да шепот сплетни.
Девушка горько усмехнулась. Бедный Вацлав! Он мечтал, чтобы его кости послужили созданию какой-нибудь картины в седлецком костеле Всех Святых. Вацлав как-то возил ее туда, на кладбище Кутна Горы, где все убранство собора: люстра, герб, крест, чаши, было изготовлено из человеческих костей.[6] И резчик не отбелит его череп гашеной известью и не украсит им храм, любовно, терпеливо. Праху Вацлава суждено тлеть в могиле.
Сейчас любое событие прошлого казалось Монике символом, пророчеством. Не удивительно ли, что случайно встреченный ею человек привез ее в тот храм, храм смерти? Она и не ведала, что такой существует. Смерть будто преследовала ее, постоянно о себе напоминала.
Провожающих было немного, очередь прощающихся постепенно скудела. Моника прошла между рядов дубовых скамеек, подошла к Вацлаву. Он лежал в до неприличия дешевом ящике, да и священник, отпевший молебен, спешил поскорее закончить церемонию, отвязаться от скупых родственников покойника.
Вацлав! Моника не узнавала эти скованные смертью черты, лишенные движения, мимики, жизни. Это был не он, чужой человек, чужое тело… У Моники не осталось и капли трепета. Незаметным движением она вынула из потайного кармана нож, его лезвие было подобно скальпелю. Она уверенно распорола рукав сюртука и рубашки до локтя. Ее черная кружевная вуаль, намеренно длинная, скрывала все действия ловких рук.
Затвердевшие мышцы Вацлава сопротивлялись ей, пришлось наклониться совсем низко. Со стороны казалось, что она распласталась на теле. Наконец, она увидела пятно на коже. Полумрак костела затруднял осмотр. Следовало отличить лишь оттенки. Фиолетовый?… Малиновый?…Вишневый? В нетерпении она схватила с канделябра свечу и поднесла к изучаемому месту. По храму разнесся гул голосов. Она слышала шаги у себя за спиной, чьи-то испуганные возгласы, шепот детей.