У очага суетился человек. Теперь Ромео разглядел его. Ночной образ жизни наложил на его облик свой отпечаток: кожа казалась бледнее алебастра, зрению более привычен был мрак, чем солнечный свет. Тусклое, болезненное существо с фигурой подростка.
— Ты занял пустующий дом?
— Это дом моих родственников. Они бежали.
— От русских?
Парень расхохотался.
— Мы православные. Русских они встретили бы с восторгом. Сам бог велел, согласись? Про митрополита Шептицкого слыхал? А про «Талергоф»? [10]
Ромео поднялся на постели. Плечо ныло, но он мог держаться на ногах. Этого было достаточно, как ему казалось, чтобы уйти.
— Спасибо за помощь. Где тот кошелек? Мне нужно идти.
— Куда? Вокруг русские. И потом… Ты мой должник.
В палатке Германа сидел солдат. Пропыленная форма, вонь от пота, грязи и крови, серое лицо со струйками черных слез. Герман равнодушно наблюдал за ним, за его болью. Санитары не спешили ввести морфий. Всего-то отстрелен палец. Подождет. В соседних палатках завывали раненые, сотни раненых, над которыми кружили мухи. Он привык к их стонам и крикам.
Герман взял лупу и подошел к солдату.
— Положите руку на стол.
— Вы врач? Что за странные методы лечения! К чему это рассматривание? Где бинты и спирт?
— Успокойтесь. Назовите фамилию, звание. Место проживания.
Клерк рядом делал записи.
— Я живу в Будапеште.
Герман равнодушно продиктовал:
— Отстрелен средний палец левой руки. По краям раны остатки пороха. Выстрел произведен с очень близкого расстояния.
Солдат выдернул ладонь, страшно побледнев.
— Мое мнение: этот человек покалечил себя сам. Выведите. Следующий! — двое солдат схватили беднягу, поволокли из палатки.
— Постойте! Я хочу признаться. Я кое-что видел. Я расскажу.
Герман повернулся. Его сухие глаза безразлично взирали на это скулящее животное с запасом требовательных инстинктов. Поневоле поверишь в теорию Дарвина.
— Я вас внимательно слушаю.
— Обещайте, что меня не убьют!
— Я не могу пообещать вам этого. Трусов ждет расстрел.
— Отправьте меня обратно в тюрьму. Я преступник, я заключенный, я не обычный солдат! Ко мне должно быть снисхождение… — выл он. — Так вот! Я сообщу вам о дезертире, тогда вы не убьете меня? Энрико Леоне… Это было неделю назад. Его немного ранило. Но он притворился мертвым… Мертвым! Чтобы сбежать. Я говорю правду. Снисхождения! Прошу снисхождения!
Но Герман не замечал его более, он махнул солдатам рукой. Времени на суд в отступающей австрийской армии не было. Через минуту на заднем дворе раздался выстрел.
— Следующий! — повторил Герман.
В палатку вошел рыдающий юноша с раной в плече. Герман не видел его. Неужели Ромео спасся? Он обернулся: плечо юнца было залито кровью.