— Не делайте этого! — крикнул Мехтулин.
— Почему? Что ж я позволю этому головорезу убить Амеда?
— Ради Аллаха, не делайте этого… Тогда Амед будет обесчещен перед всеми народами гор… Он не переживёт этого… Он зарежется сегодня же ночью… Позвольте мне пойти к Амеду и рассказать ему обо всём.
Брызгалов махнул рукою и пошёл прочь. Мехтулин понял это безмолвное разрешение и бросился вниз, но по площади бежал уже ему навстречу молодой елисуец. Татарин-юнкер наскоро передал ему, в чём дело. Не заметив Нины, весь разгоревшийся, Амед как дикий тур вскочил на бастион и звонко крикнул:
— Моему славному дяде, храброму князю Хатхуа — привет!
И снял папаху. Хатхуа как старший только дотронулся до своей. Амед продолжал стоять без папахи. Ветер шевелил его кудрями. Он был необыкновенно красив в эту минуту. Тонкий, широкоплечий, высокий, с большими, пламенными глазами и худощавым, нервным лицом — он казался образцом горной красоты.
— Чести нашего рода — почтение!.. Мне передали твой вызов… Я не говорю с жалким наёмником — глашатаем… Не с ним я встречусь на суде Аллаха, а с тобою, и посему свидетельствую тебе, что между нами накопилось слишком много обид с обеих сторон. Ребёнком я видел мать свою плачущею, вследствие твоего пренебрежения… Взрослый, я слышал, как ты всюду, где только мог, оскорблял моего отца… Я благодарен тебе за вызов!.. Буду драться с тобою до смерти, и да даст пророк победу — правому.
— Да будет он славен в небесах! — ответил установленной формулой Хатхуа. — Приготовился ли ты, юноша?
— Мне нечего готовиться для встречи с тобою. Землёю, водою, огнём и воздушными силами клянусь, что принимаю твой вызов. Погоди немного. Мне надо одеться, чтобы достойно встретить тебя…
Хатхуа оглянулся и сказал что-то наибам и мюридам. Те отъехали далеко. Перед крепостью остался один кабардинский князь. Он гордо сидел в седле, ожидая противника. Нина, бледная, плохо понимала в чём дело, она только знала одно: Амеду грозит опасность. Не прошло и нескольких минут, как Амед опять показался перед ней. Но это уже не был скромный елисуйский юноша. Глаза его жгли внутренним огнём. Нахмуренные брови сдвинулись и придавали суровость его сухому лицу, орлиный нос, казалось, вздрагивал ноздрями, точно надышаться хотел прохладой… На нём была щёгольская белая, шитая золотом черкеска; патроны, отделанные чернью и бирюзой, на золотых цепочках прикреплялись к бриллиантовым пряжкам. Оружие в серебре так и сияло, за поясом были пистолеты, отнятые вчера у Аслана. Внизу Мехтулин держал его коня.
— Я пришёл к тебе, может быть, перед смертью… Перекрести меня, как ты крестишь своих!