Изменилась. Стала еще сильнее.
Я понял это сразу же, как только после утомительно долгих поисков увидел ее бледное осунувшееся личико с горящими разнообразными оттенками чувств черными глазками на нем. Исподлобья, плотно сжав губы, сведя брови к переносице. Без испуга — потому что сильная, с горечью и обидой — потому что обманули. Потому что не сдержали обещания. Потому что предали. Потому что убили в чистой детской душе ту единственную надежду на счастье, ту крупицу веры в сказку.
Я смотрел на нее тогда и понимал, что еще чуть-чуть, и не сдержусь, зарыдаю, как маленький, заплачу навзрыд. Я уже ощущал горячие слезы, застывшие в уголках глаз колким клубком. А в горле тоже комок из слез, он, казалось, заполонил всё мое тело. Слабость в конечностях, привкус горечи и металла на языке, дикая усталость, руки опускаются… И такое бессилие! Гадкое, бездушное, утомительное бессилие!
Разве Господь может быть настолько жестоким, чтобы обрекать на столь жалкое существование маленькую девочку?! Почему она?.. Почему еще тысячи таких же, как она?..
Я чувствовал себя последним негодяем. Даже тогда, когда, прижимая к себе ее худенькое тельце, шептал в ее волосы разные глупости и слова утешения. Я не верил в то, что смогу ее утешить, но все равно, как заведенный, продолжал нашептывать эти глупости.
Наверное, она и тогда не верила мне. Однажды доверившись и обманувшись в своем доверии, она не хотела повторения. И я не винил ее в том, что она не доверяла мне. Я сам был виноват.
Несколько долгих недель понадобилось на то, чтобы она заговорила со мной. Как раньше. Открыто и душевно, а не пустыми фразами, обрывочными восклицаниями и односложными ответами.
Несколько месяцев ушло на то, чтобы она перестала вздрагивать от случайного звонка в дверь, боясь увидеть на пороге искаженное гневом лицо сожителя матери или же ее саму.
Почти три года ушло на то, чтобы она смогла вновь мне довериться.
Почти три года, в течение которых я делал все для того, чтобы вернуть себе ту маленькую девочку, еще верящую в чудо, еще ждущую его, ту покинутую всеми девочку, которую оставил в Калининграде холодной весной девяносто девятого года.
Я вернул ее. И вдвойне больнее оттого, что на то, чтобы насладиться долгожданным возвращением, у нас почти не осталось времени.
Антон же так и не принял ее. И я знал причину этого. Но оставить ее одну, прогнать, забыть о том, что она вообще появилась в моей жизни?.. Просто так вычеркнуть само ее существование из памяти?..
Как?.. Как такое возможно?!
Он не понимал. Он и теперь не понимает, даже спустя годы.