Между тем ватага уж миновала покосившуюся по самое затянутое бычьим пузырем окошко, вросшую в землю избушку бабки Власьевны и вышла за околицу.
Солнце уже касалось верхушек елок, потихоньку уходя в медно-красные облака, — завтрашний день обещался быть ветреным, — а когда переходили мост через речку Ольховку, было видно, как играли в воде пескари, и Сарычеву подумалось: «Поклев нынче будет знатный». Наконец опушка леса осталась позади, и ватага вышла на Дубовку — огромную поляну, известную артельщикам всех окрестных деревень, лучшего места для «бузы» и не придумать. Около огромного валуна под высоким столетним дубом горел костер, отбрасывая красные тени на сидевших вокруг него на земле артельщиков, и Сарычев громко крикнул:
— Эй, заричанские, зады не остудите, драпать будет невмоготу!
— Небось, — отвечали ему с обидным смехом, — о своем гузне печалься, скоро портов лишишься вовсе.
Слово за слово, дошли до обидного, и со стороны заричанских заиграла гармошка наигрыш. «На драку» называется.
Сарычев взъерошил волосы, гикнул, притопнул и внезапно почувствовал, что его сознание как бы перебирается в другой пласт бытия. Там уже время текло по-другому, органы чувств работали иначе, а отношение к жизни и смерти было особым. Незатейливый мотив полностью подхватил его, движения сделались легки и раскованны, а расслабленное тело стало готово откликаться на любые действия противника. Видимо, то же самое происходило и с атаманом заричанских — вот он пошел, повел плечами, и внезапно ноги удивительно легко понесли его на майора. Пританцовывая, они все более отрешались, все неожиданней и резче сходились, и, видя, что «ломание» перешло в драку, гармонист замолк — здесь его власть закончилась.
Атаман заричанских был рослым мужиком, прозываемым Артемом Силиным, и Сарычева недолюбливал он издавна. Парнями еще повздорили они как-то из-за девки, и дело кончилось тем, что майор наградил соперника целым градом оплеух, наворотов, затрещин и накидух, да так, что оттащили того без памяти. С той самой поры и пробежала промеж них черная кошка неприязни, и было не удивительно никому, что заричанский атаман попер на Сарычева люто, с яростью.
— Держишь ли? — хрипло спросил он майора и, сильно толкнув его плечом в грудь, сразу из У ключного Устава нанес размашистый «оплет» подошвой сапога, пытаясь изурочить сарычевскую руку. Затем, не останавливаясь, пошел с затрещины, которая без промедления перешла в «отложной удар» молотом кулака — «кием». Атака была стремительной, подобно молнии, однако Сарычев, не забывая ни на секунду про «свилю» и извиваясь подобно ручейку, остался невредим, а уже через мгновение тяжелым «брыком» в грудь, усиленным «распаянной» в лоб, уложил соперника на травку.