.
После отмены крепостного права в 1861 г., землевладелец утратил все свои права на сельскую общину. Он сохранил лишь влияние, каким пользуется относительно состоятельный человек, живущий в окружении весьма бедных. Там же, где крестьяне в большинстве своем могли самостоятельно обеспечить собственное существование и были объединены в самоуправляемые общины, влияние это оказывалось далеко не столь значительным, как можно предположить. В Пруссии, напротив, вплоть до 1918 г. землевладелец сохранял дисциплинарную власть (Gesindeordnung) над неженатыми работниками, живущими в его владениях. До 1872 г., Rittergut определяло границы местной общины и его владельцы пользовались неограниченной полицейской и судебной властью над всеми, кто жил в пределах этих границ. Помещик выбирал деревенского голову и мог наложить вето на все решения местного собрания. В 1872 г., когда Бисмарк и национал-либералы предприняли попытку ограничить это и другие права владельцев Rittergüter, в верхней палате прусского парламента (Herrenhaus) произошел настоящий бунт. Состоятельные дворяне, заполнявшие эту палату, были уверены в том, что нападки на Rittergüter ослабят их влияние и престиж на селе. Однако реформа также нарушала принцип, в который страстно верили убежденные консерваторы типа Клейста-Ретцова, — принцип, согласно которому собственность и благосостояние должны быть неразрывно связаны с обязанностями и ответственностью тех, в чьих руках находятся бразды правления. Нашествие в верхнюю палату людей, недавно получивших дворянское звание, свидетельствовало об очередном поражении принципов легитимизма и старой Пруссии, которые уже понесли урон в результате «покорения» Германии Бисмарком и предпринятого им альянса с национал-либеральной партией[364].
И в Пруссии, и в России местное правление, находившееся выше уровня помещичьих деревень и Rittergüter, представляло собой причудливую смесь принципов и институтов, присущих как государству, так и дворянскому поместью (Stand). По крайней мере до начала второй половины девятнадцатого века основное различие между этими двумя странами состояло в том, что в Пруссии учреждения и ведомства местного управления работали намного эффективнее и активнее, чем в России. Отчасти это происходило потому, что большинство прусских институтов имели глубокие корни в предшествующем абсолютистском государстве Гогенцоллернов.
Хотя Великий курфюрст[365] и Фридрих Вильгельм I[366] учредили абсолютистское государство, ограничив власть дворянских корпоративных институтов, последние в большинстве своем выжили, были впоследствии укреплены и при Фридрихе II влились в государственную административную сеть. В отличие от российской придворной и находившейся на государственной службе аристократии, прусское поместное дворянство хранило верность собственным деревням и провинциям, а также старым традициям общественной службы в корпоративных ведомствах.