Лева, сама доброта, взял меня читать стихи от имени октябрят. Стихи! Где он их брал? Наверняка писал сам.
Слобуш, мой одноклассник, начинал: — «Мы скоро станем все отцами…»
А тут я верещала. Пронзительно, как будто меня топят:
— «И мамами с веселыми глазами!»
Это была «коронка» приветствия. Лева ею страшно гордился. Все умилялись, смеялись.
Когда я похвасталась дома, моя сестра хихикнула и промурлыкала, рассматривая в зеркале свой носик:
— Поздравляю, Манечка. Значит, ты скоро станешь матерью? А отец кто? Слобуш?
Моя девичья честь была оскорблена. Я плохо спала ночью. Я была задумчива днем. Я продолжала ходить на репетиции, но решение подвести Родину зрело.
Пришел день конференции. Барабаны забили раскатом. Хрипло задули горны. Мы торжественно промаршировали на сцену. Пионеры звонко поздравляли, хвалили, заверяли, славословили, по-доброму критиковали что-то абстрактное — то ли погодные условия, то ли империализм. Все шло гладко. Настала очередь октябрят. Малышня тоже что-то весело пообещала, а потом Слобуш сделал шаг вперед и прогундел:
— «Мы скоро станем все отцами…»
Я тоже сделала шаг вперед и с убийственным нахальством прокричала, бережно сохраняя размер стиха:
— А мамою я стану позже,
Когда исполнится мне двадцать пять…
Незатейливо… Зато честно.
Дети растерялись. Слобуш захлюпал носом — ведь, по собственному заявлению, вскоре ему предстояло стать отцом-одиночкой. — Ты подвела Родину! — стенал Лева. — И меня.
Для меня, восьмилетней, Родина — это была чужая, незнакомая суровая тетя из учебника «Родная речь». Тогда я еще не умела жалеть чужих теть. Мне было жаль Леву. Я чувствовала себя коварной изменщицей, подготовившей заговор против доброго, невинного и щедрого человека. Я очень страдала и думала, что жизнь моя кончена.
К слову, на этом мое диссидентство не кончилось. В следующий раз на конференции учителей белая форменная пионерская юбка, выданная в костюмерной, обернутая вокруг меня по причине большого размера и небрежно заколотая английской булавкой, сползла с меня плавно на пол как раз тогда, когда я произносила с теплым чувством:
— И сегодня здесь приветствуют ребята
Дорогих своих учителей!
Но Лева тогда уже не работал во Дворце.
Ушел на свободные хлеба. Играл на свадьбах, юбилеях. На разных инструментах. На аккордеоне лучше всего у него получалось «У моря, у синего моря» и «О Марианна, как сладко спишь ты, Марианна…»