Известный поэт точно в моей же ситуации открыл-таки дверь электрички, а это не так просто, и выпал из нее, приняв в свое лицо отпечаток всего щебня страны. Это, собственно и сделало его известным поэтом, то есть не выпадение из электрички, а весь вообще его тернистый (или кремнистый, щебнистый?) путь к славе. Но как только он набрался где-то благоразумия, как только посмел изменить идеалам своей нищей молодости, он как-то враз перестал быть интересным. Известно, поэт – это не столько тексты, сколько судьба или кровь, что под ними и в них.
Где же в своей временной восьмерке оказался я?
Когда не без труда все-таки выгреб из электрички, я пошел на желтевшую приветным светом платформу, на этот свет, на это где-то же существующее тепло? Задубевшему не все ли равно, что за станция такая – Дибуны или Ямская? Дайте ввалиться в тепло, рухнуть на скамейку с клеймом МПС и тут же заснуть!..
Проснулся часов в шесть утра, опустил ноги со скамейки. Потряхивает. Был к себе вопросик: почему ж я не уехал, как планировал, на поезде? Почему оказался в электричке? Но не было на вопросик ответика. Пошел по карманам – есть! Вынимаю, ах, ты! всего два рубля.
Поймал на себе сочувственный взгляд. Минут пятнадцать мы присматривались друг к другу. Он мне настойчиво показывал своими исключительно ласковыми глазами куда-то в сторону. Я не выдержал, встал, подошел:
– Вы что-то хотели сказать?
– В соседнем зале, – сильно охрипшим голосом сказал человек, – чуть не с полшестого вовсю пивом торгуют. Вижу, человек мучается. Пойдем, покажу.
Взяли восемь больших и две маленьких. Сдачи пришлось две копейки.
– Бери-бери! – почти приказал он. – На развод…
В таком моем состоянии какое-то время мною можно командовать.
– Сам откуда? – спросил ласковоглазый, со вкусом потягивая пивко.
– Из Москвы.
– Ну да, ну да. А что ж, – он запнулся и продолжил, – без билета?
– Да заснул в электричке, обчистили меня.
– Ну да, ну да. Так слушай, можно же подрядиться. Дрова попилить кому, или другое что… Ты как?
– Я тут не знаю никого. Я даже не знаю, что за станция такая.
– Станция-то? Станция обыкновенная. Малая Вишера. Слышал когда?
– Никогда…
– Да ты не расстраивайся. Сейчас допьем и к сельсовету. Там деды собираются. Они всю работу на селе знают.
Из тепла пивнушки вышли на улицу. Был ясносолнечный, морозный день. Дымы над избами стояли вертикально. И это было кстати. Мороз хотя и покусывал, но жить при такой температуре в безветрие все-таки можно. Если бы еще курево было, но курева не было.
Вряд ли когда мы бываем довольны погодой. По контрасту вспомнилось прошедшее лето 72-го года. Ну и жара была. Под Каширой впервые тогда на моей памяти торфа горели. О куреве даже противно было подумать. В Москве задымление было такое, что, считай, и без того курили, не вынимая.