— Ночью сегодня, в три часа, — объявляет Тата. — Послезавтра похороны.
Значит… значит, без нее похоронят, она никогда больше не увидит папиного лица — широкого, властного, такого скорого и на улыбку, и на гневный взлет бровей. Папа…
А Тату уже несет, она вещает, продолжая давно подготовленный монолог:
— Как мы все с тобой носились, миловали тебя, баловали. А ты на всех плевать хотела. Мать в могилу свела своими капризами вечными, отца, а Женька-то еле выкарабкался…
— Это неправда, — осевшим голосом возражает Света. — Я любила маму, больше всех любила. И отца… И…
— Никого ты никогда не любила! — пригвождает ее Наталья. — Что ты знаешь-то о любви? Ты же только брать привыкла, брать и идти по головам. Клоунша ты есть, клоуншей и останешься… только публики тебе теперь будет маловато… но ничего, привыкнешь.
Она почти кричит, и Света все сильнее сжимает пальцами виски. А что, если… если она права? Всю жизнь порхала, делала, что хотела, ни на кого не оглядывалась… Потеряла, всех потеряла. Одна осталась. Мамочка, мамочка моя, папа, Женя, любимый… О господи!
— Тата… так ты что же… всю жизнь меня ненавидела? Но за что? — ошарашенно спросила Светлана. — И зачем притворялась все годы?
— Да как же, всю жизнь! Поначалу-то я обожала тебя, жить без тебя не могла! Ведь ты же и красивая, и счастливая, и талантливая. Мне бы хоть рядышком с тобой постоять, все казалось, и я такой же стану. Услужить тебе во всем была готова, ноги мыть и воду пить. Все ждала, что ты хоть на минутку оценишь, обратишь внимание. А тебе все некогда, — не останавливается Тата. — И до чего ж мне обидно стало! Я бьюсь, как рыба об лед, а этой само все в руки валится, а она не ценит. Ни голоса своего не ценит, ни положения, ни мужа, ни меня, подругу самую верную. Знай хвостом вертит да зубоскалит. А справедливость где? Где справедливость? Почему одним все, а другим ничего? Я-то чем хуже? Ну, слава богу, терпелка-то у меня не вечная, поняла я, что ты за штучка, прозрела, хоть и поздно. И Женьке кое на что глаза раскрыла, сил не хватало смотреть, как он мается с тобой, болезный. Он ведь тебе и нужен-то не был никогда, а все равно ведь отпустить не захотела. Из одной только злобы своей бабской, что тебя, королевишну, обошли!
Перед глазами начинают вдруг мелькать черные снежные хлопья. Голос Таты отчего-то становится тише, словно уплывает куда-то, завывает уже издалека:
— Ну, теперь-то я тебе доказала, что не такая уж ты особенная? Что и я кое на что способна? Теперь все, кончилась твоя золотая пора, все сполна получишь. Папашка-то не поможет больше, не откупит! И никакой скидки тебе не выйдет, никаким «состоянием аффекта» не прикроешься. Весь двор подтвердит, что ты домой заезжала да нас в постели застала за четыре с лишним часа до убийства! Не-е-ет, ты все продумала, подготовилась, подлюка! И Женька, когда говорить сможет, все про тебя подробно распишет…