До чего же тяжелая, мутная голова, сил нет удерживать ее на плечах. Все клонится, клонится вбок. Только бы не упасть…
* * *
Когда Светлана приходит в себя, Наташи поблизости уже нет. Над ней хлопочет суровая мрачная тетка в белом халате, из-под которого видна серая милицейская гимнастерка. Света приоткрывает глаза, понимает, что лежит щекой на стертом заплеванном полу, и тут же, почувствовав острый спазм в желудке, приподнимается, судорожно хватается ладонями за горло, не в силах справиться с тошнотой.
«Да что же это? Что со мной происходит, в конце концов?»
Все так же скорчившись, стоя на коленях на грязном полу, подбирая руками волосы, чтобы не лезли в рот, она принимается считать что-то и останавливается, пораженная.
«Боже мой, да я же… беременна!» Вот оно, то единственное, что у нее еще осталось.
* * *
А дальше… Что дальше? Бесконечные судебные заседания. Удушающая духота и дрожащая белая лампа под потолком. Потерпевший на слушаниях не появился ни разу — все еще оставался в больнице. Обвиняемой же несколько раз становилось плохо, и приходилось объявлять перерыв и вызывать врачей. Однако Светлана блюла свою тайну строго, и вплоть до окончания процесса о ее беременности никто так и не узнал.
Нет уж, довольно, довольно у нее отняли. Этот ребенок будет только ее, она никому его не отдаст. Да и кому отдавать? Отцу, который ее ненавидит, и его новой, плюющейся ядом жене? Нет, он всегда будет с ней, всегда. И какое счастье, что они с Женей никогда не расписывались, теперь он ей никто, а значит, его не поставят в известность.
Государственный адвокат на процессе явно скучал, свидетельница Наталья Веселенко, в обтягивающем выпирающий живот цветастом платье, кипела и обличала с трибуны. Прокурор в синем кителе сдвигал брови, олицетворяя собой символическую фигуру неподкупного правосудия. Прозвучавший приговор — пять лет колонии общего режима — Светлана выслушала безмолвно и хладнокровно. Она уже прислушивалась к биению новой жизни внутри себя.
* * *
Лариска осторожно надавила пальцем на крохотный носик младенца и, взглянув на скривившуюся мордочку, зашлась в мелком сиплом смехе.
— Ну и имечко ж ты ему выбрала — Эдуард. Эдька, что ль, будет?
— Не будет! — отрезала Светлана, высвобождая грудь из выреза больничной рубахи и прикладывая к ней ребенка. — Он будет Эдвард, Эдмон, Эдоардо… Кто угодно, только не Эдька.
— Это чего ж это? — ощерилась Лариска. — Али за бугор лыжи навострила?
Светлана подняла глаза и, улыбнувшись с усилием, сказала участливо:
— Ты, Лариса, в туалет, я вижу, собиралась? Вот и иди, не задерживайся.