— Гребаный компот! — взревел кадровик.
Не сбавляя скорости, мы захохотали, снова ухватившись за руки, понеслись к лестнице. Обернувшись на бегу, я успела увидеть утирающегося рукавом побагровевшего Филиппова, вытаращенные глаза Нины и злобный оскал Черкасова, а затем на бешеной скорости мы вписались в поворот и полетели вниз по лестнице.
Давно уже кончился под ногами корабельный трап и потянулся пересеченный вытянутыми тенями деревьев, мягкий от жары асфальт набережной. Мы же все никак не могли остановиться, неслись мимо аккуратных прямоугольных газонов, высоких и тонких южных деревьев, мимо мелькающих чуть поодаль грязно-белых многоэтажек. Позади осталась длинная, состоящая из металлических арок конструкция моста, промелькнули невысокие фонари, увенчанные круглыми, как шарики пломбира, стеклянными плафонами. И мне то ли от бьющего в грудь, сбивающего дыхание горячего воздуха, то ли от частых ударов колотящегося о грудную клетку сердца казалось, что никогда еще в жизни я не была вот так бешено и бессмысленно счастлива, как сейчас, когда летела сломя голову, не разбирая дороги, и не чувствовала ничего, кроме твердости ладони, сжимающей мою руку.
Наконец я споткнулась о выбоину в асфальте, запыленная сандалия отлетела куда-то в сторону, к выкрашенным темно-зеленой краской скамейкам, я запрыгала на одной ноге и остановилась.
— Ф-фух, — перевел дыхание Эд. — Ну что, мы ушли от погони? — изображая героя боевика, он со смехом пригнулся и обернулся через плечо, выставив вперед правую руку, сжимавшую воображаемый револьвер. — Может, объяснишь наконец, от кого мы так мчались?
Я допрыгала до скамейки, вытащила из-под нее сандалию, присела на бордюр и принялась обуваться, бросив:
— Да какая разница, от кого. По-моему, было здорово!
Он остановился напротив, длинный, тонкий, тень от его долговязой фигуры упала на мои потемневшие от солнца голые коленки. Брови хмуро сдвинуты, мальчишеские руки с крупноватыми ладонями скрещены на груди.
— Знаешь, — очень серьезно произнес он. — Мне все эти тайны надоели. Все вокруг что-то скрывают, чего-то недоговаривают. Даже ты! И — тут ты совершенно права — даже я!
Я отвела глаза, внимательно рассматривая ветвистую трещину на асфальте, дернула плечом так, что растянутая майка сползла ниже.
— Что же делать? Все так живут…
— А я не хочу. И не буду! — запальчиво объявил он. — Мне скрывать нечего, я не делаю ничего плохого. Зря я тогда послушал тебя и не сказал матери сразу всю правду о нас. Получилось, что и я втянут во все это вранье.
— Это не вранье, — попыталась возразить я. — Мы никого не обманывали, просто… м-м-м… умалчивали о некоторых вещах. Это совершенно нормально, нельзя же вываливать на окружающих всю подноготную, без разбора.