Но все это я узнал много позже. А тогда…
Тогда в восемнадцатом, меня прежде всего интересовал вопрос: что они за твари, откуда свалились на нашу голову.
Итак, поигрывая двумя, теперь уже острыми как бритва клинками, отливавшими голубоватым светом, я приступил к допросу. И первым моим вопросом было:
— Как вы превратились в этих тварей?
— Мы не твари, — пробормотал один из них, при этом слова его были столь неразборчивы, что скорее походили на волчье рычание, а не на человеческую речь.
— Ну да, на Руси оборотни издавна считались существами хорошими… чего о вас сказать нельзя. Собственно меня интересует только один вопрос: по какому праву вы тут беспредельничаете и кто вас послал.
— Нас послал Питерский пролетариат. Мандат товарища Троцкого среди бумаг, что вы у нас отобрали.
— Только вот я сомневаюсь, что господин Троцкий приказывал вам людей жрать.
— А вот это не твое собакино дело! — фыркнул тот, что был покрупнее. — Мы псы революции и должны терзать и уничтожить врагов ее.
— Что-то вроде этого я уже от одного урода от революции слышал. Только при всей его гнусности до людоедства он еще не скатился. В общем, давайте-ка разделим: революция в одну сторону, а бессмысленное — кровопролитие в другую. С мировым пролетариатом нам, боюсь, разбираться отдельно придется. А вот с вами убийцы… Так что лучше скажите сразу, сколько вас и кто вожак стаи…
Припирались я с пленными довольно долго, но они все юлили отвечая или красными лозунгами или неся какой-то горячечный бред. Первым не выдержал Прохор. После очередного лозунга, вроде того, что мы умрем, но дело наше будет вечно, он взвыл и, выхватив из жаровни один из раскаленных прутьев, приложил его к щеке твари. Крик чудовища был невыносим. Вибрирующий, горловой вой, переходящий в ультразвук.
Когда же Прохор собрался прижечь вторую тварь, та взвыла.
— Хорошо. Я все скажу… Все… Только не жгите… Чего говорить-то?
— Чего говорить? — повернулся ко мне Пахом, все еще сжимая в руке раскаленный шомпол.
— Когда все это началось? Где вы подцепили эту заразу?
Тварь вздохнула, словно все еще раздумывала говорить или не говорить правду.
— Ты не молчи, рассказывай… рассказывай чего барин спрашивает…
— Мы всех бар на деревьях, как игрушки развесим… — начал было второй, но Пахом еще раз ткнул его раскаленным железом, потом повернулся к тому что согласился говорить.
Не смотря на тусклый свет жаровни я отлично видел каждый волосок на его лицо, его странно вытянутую волчью верхнюю губы.
— А ты, говори.
Но оборотень молчал, словно загипнотизированный смотрел на кончик раскаленного шомпола. Я отчетливо видел как капли пота выступивши на низком покатом любу, скатываются вниз по заросшим шерстью щекам.