— Так вот… это… — пленник облизал губы. А язык у него был отвратительный ярко красный и даже на вид шершавый, как у собаки. Нет, не может у нормального человека быть такого языка. — Так вот… В конце августа, нашу дружину от Металлического завода Товарищ Троцкий дал в усилении Продовольственной бригаде с крейсера «Афродида». Ну, мы с матросами завсегда вместе. Они ж, хоть и по большей части анархисты, но революционный дух в них… — тут пленник опять замялся, покосился на своего товарища по несчастью, и видя что тот молчит, продолжал. — Так вот значит… Отправились мы изымать хлебные излишки…
И тут возмутились мужики.
— Какие излишки!
— Мы же два раза вам дармоедам все отдали.
— У нас у самих жрать нече…
— Вона, дети голодают!
Мужики возмущались бы еще очень долго, если б не Пахом, который громко цыкнул на них, заставив замолчать.
— Ну, так вот сначала мы вокруг станции кружили. Хоть там уже все села были раскулачены, — при слова «раскулачены» мужики разом подались вперед, но Прохор остановил всех движением руки. — А тут Савелий Кузьмин, ну, тот что зам комиссара из разведки, предложил саму станцию осмотреть. Ну мы конечно сначала отмахнулись, а потом чего терять. Вагонов то на подъездных много стояло. Бог знает, что от какого поезда… А вдруг там и взаправду есть чего… Может даже и хлеб. Начальник-то и смотритель расстреляны были еще зимой. А какие вагоны на те пути и откуда прибились никому не ведома было. Местные путейцы там, конечно, ужо пошукали. Ну, чем черт не шутит. Вот и стали мы те вагоны потрошить. Большинство порожняком стояло, несколько с вещами брошенными. Пассажиры видно покидали их быстро. Некоторые из наших поживились даже, но так по мелочи… А вот один вагон странным был. Раньше он видно запечатанным стоял, а потом кто-то вскрыл его, так что там толком ничего и не осталось. Так, бумаги с гербами царскими и сейф здоровущий. Видно что было ценное путейцы то растащили, а сейф не взяли, благо он дюже тяжелый был. Да и вагон, ежили его без охраны оставили то и не вез, наверное, ценного ничего. Однако сейф закрытым стоял… — тут оборотень сделал паузу, вновь облизал губы, и обратился к Прохору. — Вы б лучше пить дали, а то говорить не в мочь, в горле пересохло.
— Я тебе сейчас шомполов раскаленных дам, — фыркнул Пахом, примериваясь.
— Хорошо… хорошо… — заверещал оборотень, а потом, выдержав небольшую паузу, словно надеясь, что кто-нибудь из присутствующих смилуется над ним и даст напиться, но, разочаровавшись в своих ожиданиях, продолжал. — В общем, хотели мы тоже этот сейф бросить. Только этот самый Кузьмин и говорит, что надобно его открыть. Тут выискался один умелец и моряков. Ну, они с Кронштадта в этом деле очень сноровисты, как стакан «балтийского пунша» всадят, так все могут. Повозились морячки с сейфом, открыли, ну а там ничего интересно. Документы какие-то еще царские, да голова волка. Мы в документы тио заглянули, а они еще там с пятого году лежат: переписка какого-то маньчжурского генерала. А Кузьмин тогда голову волка вытащил, крутил ее итак и этак и бросить жалко, и чего с ней делать непонятно. А что само по себе чудно, голова ведь сколько времени в сейфе пролежала, а хоть бы подпортилась чуть-чуть! Ну, подгнила там, к примеру. Так нет. Свеженькой была, как огурчик, а ведь дай бог больше десяти лет в сейфе лежала. Крутил он ее итак, и этак, пока пальцы себе все не разодрал о зубья. Нам правда врал, говорил, что голова сама его укусила. В общем, потом он голову ту в реку выбросил, а сам с тех пор стал сам не свой. И стало выходить так, что он часто вперед отряда в бой шел, а как мы подходили, так уж все кончено было. А вскоре он и «посвящать» наших начал. А кто откажется?