— Что-с? — переспросил, не расслышав, Шатилов.
— Я говорю, что у нас, то есть на Волге, на этот счёт лучше: прислуга бойчее, — снова прошептал господин, как-то по-детски улыбнулся и, указывая себе на горло пальцем, добавил, — болен я, голос у меня совсем пропал.
Он выговаривал все гортанные буквы как «х» и после каждой фразы несколько секунд отдыхал.
— Не знаю, я на Волге не бывал, — сказал Шатилов и, увидав, что лакей несёт осетрину, откинулся на спинку кресла, чтобы тому удобнее было поставить прибор.
— Ну, а водку?.. И закусить чего-нибудь!
— Сию минуту-с! — лакей нагнул голову вперёд и побежал, помахивая салфеткой.
— Говорят, водка помогает от морской болезни, — произнёс сосед Шатилова, когда лакей принёс графинчик и закуску.
— Это вздор! Кого укачивает, тому ничего не помогает. Лучшее средство, и то не совсем действительное, это лечь на спину и лежать, а водка тут не при чём, — так, дурная привычка и больше ничего, — Шатилов налил рюмку, выпил её, закусил икрой и стал резать осетрину.
От соседа шёл удушливый запах креозота. Вид его измождённого лица с жидкой бородкой и такими же усами, его чёрные зубы и выражение мутных, медленно поворачивавшихся, точно умолявших о чём-то глаз, портили Шатилову аппетит. Раздражал также чересчур громкий, непонятный, и потому казавшийся неуместным, разговор господина с бычьей физиономией и его дамы. И Шатилов подумал, что хорошо было бы уйти за другой стол в кормовую часть салона, но сделать это будет неловко.
Третьего дня он с трудом выпросил у начальника таможни отпуск на десять дней. Уезжая, он уверял жену, что ему необходимо окончательно переговорить с братом относительно продажи дома, доставшегося им в наследство от дяди. Дом был старый, полуразвалившийся и два раза заложенный, от продажи его никакой прибыли ожидать было нельзя. Жена понимала это и в день отъезда целое утро с негодованием повторяла:
— Вот человек, вот человек!.. Отлично знает, что в семье нет лишней копейки, знает, что дом этот никогда не продастся, и со спокойной душой отправляется тратить сорок-пятьдесят рублей, — и снова заканчивала своей любимой фразой, точно припевом, — вот человек, вот человек… — и эти два простые слова били его по нервам как оскорбительные или бранные.
Шатилову хотелось, чтобы с ним поехала и отдохнула и жена, которую он любил, и которую ему было жаль, но он знал, что она не согласится оставить детей, и не смел ей возражать, а ходил взад и вперёд по комнате и думал: «А всё-таки уехать нужно, ради той же самой Наташи. Я стал невыносим. Я придираюсь к каждому её слову. Я мучу и её, и детей, и себя от того, что у меня совсем расстроены нервы. Перед самым ничтожным несчастьем я падаю духом. Если я потрачу на эту поездку и на прожитьё, в общем, сорок рублей, то от этого особенно долгов не прибавится, но зато я приду в себя, стану предприимчивее, веселее… Да и брат в самом деле, может быть, найдёт какой-нибудь способ поскорее нам разделиться… Наташа соскучится и обрадуется».