Апельсин оттопыривал карман, и я чувствовал себя так, будто я его украл.
Я попрощался. Елена накинула шаль и вышла меня проводить.
Когда мы были маленькие и вместе ходили в школу, Елена носила мой портфель, потому что я рос слабым. Мама делала нам разные бутерброды: мне с колбасой или сыром, а Елене просто посыпала сахарным песком и поливала сверху водичкой, чтобы песок не рассыпался. Однажды во время большой перемены Елена обнаружила у себя бутерброд с яичницей. Она догадалась, что мама перепутала, и не съела его, а отнесла мне на другой этаж.
– Простудишься, – сказал я и поцеловал сестру в щеку.
– Понимаешь… Она все время недовольна. Петра это раздражает, ему не хочется быть дома. Я вижу, он уже не делает разницы между нею и мной. Ему уже все равно, что она, что я…
– А ты не обращай внимания, – посоветовал я.
– Я не могу не обращать внимания. Я все время зажигаюсь о нее, как спичка о коробок. Я устала…
Солнце выступило под соснами. Оно было нежно-пламенное, молодое, будто только что проснулось.
– А я никому не нужен, – сказал я Елене.
– Понимаешь… она все время талдычит: он жадный, он ленивый… Пусть даже она права, но скажи – зачем мне это знать?
– Я никому не нужен. Никому.
– Но ведь и тебе никто не нужен.
Солнце оторвалось от сосен, медленно плыло, чтобы в срок поспеть на середину неба.
– Ну, я пойду…
– Приезжай, – попросила Елена.
Она была покрыта шалью, как печалью, и уходила с печалью на плечах.
Я пошел по тропинке. Зелень была яркая и юная. Я поднялся на дощатый перрон и стал ждать электричку. Неподалеку горели на солнце маковки церкви. Говорят, здесь жил какой-то патриарх.
«Интересно, – подумал я, – заснула ли Светка или только отдохнула и принялась за старое с новыми силами? А Елена стоит над коляской с каменным лицом и не хочет понять свою дочь. А над Еленой – ее мать, которая, в свою очередь, не хочет понять свою дочь». Что требовать от посторонних, когда даже самые близкие люди не умеют почувствовать друг друга.
Подошла электричка. Я зашел в вагон и сел на свободное место, спиной по ходу поезда. Вагон был почти полон. Люди ехали на работу.
Напротив меня сидела десятилетняя девочка с мамой. Девочка смотрела в окно, и в ее светлых глазах отражались деревья, дома, небо. Глаза были пестрые и разные, в зависимости от того, что было за окном. Женщина тоже смотрела за окно, но не видела ничего. В ней спала душа.
Я снова вспомнил Светку и подумал: дети плачут до определенного возраста, а потом начинают задавать вопросы. Далее они перестают задавать вопросы вслух и задают их только себе. И плачут тоже про себя.