Снейп теряет терпение:
— Вон отсюда к чертовой матери, Поттер! Чтоб духу вашего здесь не было! Еще двадцать баллов с вашего факультета!
И тут в голову мне приходит совершенно дурацкий вопрос:
— А завтра, сэр… завтра мне приходить? — как сюда влезло это обращение?!
Снейп дергает бровью и отворачивается, отвечая:
— А вы полагаете, поведение буйного умалишенного помешает мне спустить с вас шкуру на отработке?
Я киваю и быстро иду прочь.
Гриффиндор только что лишился пятидесяти баллов и не скажет мне за это спасибо, но я почему-то все равно чувствую легкость во всем теле.
Слизеринские коридоры извиваются, словно змеи. На очередном повороте я останавливаюсь и оборачиваюсь. Снейп и Малфой все еще стоят на прежнем месте, и судя по их позе, Снейп вправляет пострадавшему полученный вывих. Я удовлетворенно хмыкаю. Кровоподтек он все равно свести не сможет. А кожа у Малфоя такая нежная, что цвести синяк будет долго и всеми цветами радуги.
И еще я просто уверен, что Снейп усмехнулся, услышав заданный ему вопрос.
Я без всяких приключений добираюсь до Гриффиндорской башни, неслышно прохожу в спальню и ныряю в постель. А потом проваливаюсь в глубокий сон без сновидений.
Длинная и слишком звонкая птичья песенка настойчиво вытягивает меня из блаженного покоя. Я видел какой-то хороший сон, а теперь эта пташка меня будит. Надо запустить в нее чем-нибудь, нашла место, где выводить рулады.
Я открываю глаза и непослушными ото сна пальцами отдергиваю полог. И немедленно жмурюсь от бьющего прямо в глаза солнечного света.
Я бессильно падаю в полумрак своей постели. Это не птица. Это будильник. И когда же, спрашивается, успела пройти ночь? Я точно закрыл глаза не больше десяти минут назад. Я хочу спать!
Проклиная все на свете — и в первую очередь манеру начинать уроки не позднее девяти утра, а значит, завтракать в восемь, свойственную всему преподавательскому составу, я пытаюсь нашарить на тумбочке между кроватями очечник. Делаю я это, не высовываясь из-за полога, желая хоть на минуту продлить ночь. И не желая отзываться на приветствия возмутительно бодрых сокурсников.
Моя рука шарит по пустой поверхности тумбочки, а я пытаюсь сообразить, куда вчера дел очки, когда пришел. В тот момент, когда я со вздохом признаю неизбежность подъема, хотя бы для того, чтобы отыскать неожиданную пропажу, кто-то останавливает мою руку и бережно вкладывает в нее какой-то предмет.
Я сжимаю пальцы и ощущаю знакомую округлость оправы и прохладные стекла. Кто-то подал мне очки.
Кто?
Рон, конечно, кому, как не ему, знать, насколько скверно я вижу без них. Как под водой.