— Сэр… а как меня нашли?
— Тебя нашел Хагрид, когда вернулся перед уроком из Запретного леса. Ты лежал на полу в хижине и был в глубоком обмороке. Он принес тебя сюда, а потом никак не хотел возвращаться, чтобы вести занятие. Нам пришлось силой прогнать отсюда его и твоих неразлучных друзей.
О. Они все-таки приходили. В груди теплеет, и я вздыхаю. Теперь надо спросить еще одну вещь:
— А сколько я здесь нахожусь?
— Недолго, — я слышу, как щелкает, откидываясь, крышка часов, которые он носит на цепочке в складках мантии. — Сейчас девять вечера, а Хагрид принес тебя около десяти утра.
Недолго? У Дамблдора явная склонность к преуменьшению. Но почему я ничего не помню?
— Ты довольно долго не приходил в себя, а потом обморок перешел в лечебный сон, и мы не стали его прерывать, — отвечает он на мой незаданный вопрос. — Думаю, тебе пора снова поспать. А завтра мы с мадам Помфри рассмотрим вопрос о том, стоит ли тебя выпустить.
Я слышу, что он улыбается, и пытаюсь улыбнуться в ответ. Получается плохо. К тому же я ощущаю ужасную усталость. Девять вечера? Ну и пусть, а я засну. Я начинаю соскальзывать в дрему, по-прежнему ощущая, что Дамблдор сидит рядом с моей кроватью, и не без злорадства думаю, что хоть один день отработок я пропустил без угрозы продления взыскания.
И тут я вздрагиваю и пытаюсь открыть глаза, вновь забыв про повязку. Сон слетает, как будто и не было оцепенения, и я спрашиваю, уже зная шестым чувством ответ на свой вопрос:
— Профессор Дамблдор, а Снейп… профессор Снейп вернулся сегодня в Хогвартс?
Долгая, очень долгая пауза. Я насчитываю в ней одиннадцать ударов сердца. И наконец:
— Нет.
Я покидаю больничное крыло на следующее утро под негодующие возгласы мадам Помфри, в которых она пытается донести до меня неразумность этого поступка. Однако я уперся. Лежать в постели в теплое утро, вдыхать запах листьев, освеженных ночным дождем, и предаваться мрачным раздумьям… Увольте.
В итоге мне было категорически запрещено соваться на солнце и писать на сегодняшних лекциях, если я так упрям, что собираюсь пойти на занятия.
«Запомни, что глаза у тебя одни на всю жизнь», — предостерегает она меня, снимая повязку. Я невольно зажмуриваюсь крепче, когда моих век касается солнечный свет.
— Nox, — произносит медсестра, и в комнате темнеет.
— Открой глаза, — говорит она чуть мягче, и я осторожно расслабляю судорожно сомкнутые веки. А потом гляжу сквозь ресницы, не решаясь открыть глаза полностью. Я понимаю, что глупо бояться слепоты, ведь я уже убедился, что вижу, но я ничего не могу с собой поделать. Представить мир без зрения для меня равносильно кошмару. Не видя противника, я не смогу сражаться.