Осталось от удачливой государыни в личном фонде — 15 тысяч платьев и два сундука шелковых чулок.
О, понимаю. Интеллигент должен поморщиться от этого барахла. Интеллигенту интереснее думать о Причине Космоса, ему недосуг переодеться из ночнушки в платье.
Но тогда лучше не оказываться там, где в буче, боевой, кипучей, делаются дела. То есть у власти.
Иначе приходится историкам воздвигать задним числом альтернативные сюжеты над сундуками счастливых гулен и несчастных отшельниц.
Не помню в точности, кого именно назвал Лев Николаевич Гумилев, когда рассказал мне свою любимую байку: угров или татар, но к татарам она имела самое прямое отношение: контекст разговора был определенно евразийский, прабабка Льва Николаевича, давшая свою татарскую фамилию великой поэтессе, его матери, поминалась не всуе.
А баечка такая. На одном берегу реки — русская деревня, на другом, положим, татарская. Ездят друг к другу, гуляют вместе. На этом берегу — праздник, мужики перепились и спят. С того берега мужики переправляются и, переспав с русскими бабами, уплывают восвояси. Через девять месяцев у баб рождаются. кто? Русские дети, вестимо. Но вот история повторяется в зеркальном варианте: там праздник, мужики спят, с этого берега переправляются. кто рождается там через девять месяцев? Татарские дети, вестимо! Так те и эти абсолютные ж братья по крови! Один к одному. Почему же эти — русские, ате — татары? — и мой собеседник с удовольствием ставит меня в тупик.
В самом деле: почему? Что держит души в приверженности к тому или иному этносу, когда фактически все давно перемешано и продолжает перемешиваться? Язык? Все там двуязычны. Религия? Это, в конце концов, дело выбора. Государственная прописка? Меняется туда-сюда. Традиция? Вот это уже близко. Национальный характер! Химера, сочиняемая писателями и, однако, позволяющая людям находить линию поведения в чресполосной реальности. Быть!
Тогда же Лев Николаевич предложил мне тест. Едут в троллейбусе немец, русский и татарин и видят, как куражится пьяный. Как поступит каждый из них?
— Немец... вышвырнет бузотера... вызовет милицию, — неуверенно предполагаю я.
— Так! — соглашается Л.Н. — А русский?
— Русский пьяному посочувствует, — отвечаю я, осмелев. — Он ему. позавидует! А то и. присоединится!
— Вам виднее, — подначивает он. — А татарин?
Я молчу в нерешительности.
— Татарин немедленно сойдет с троллейбуса, — резюмирует правнук старушки Ахматовой. — Потому что татарскому здравомыслию отвратителен безответственный кураж.
Я вспоминаю эти беседы, и в моем воображении носятся силуэты прошлого. Тринадцатый век. Русские тягаются в непредсказуемых княжьих разборках. Монголы устанавливают на этой куролесной земле общий закон, твердый, как плата за ямскую гоньбу.