Теща Коренблюма, веселая русская антисемитка (вышедшая когда-то за Гергасевича), искренне (по-русски!) любит своего зятя и. собирается ехать вместе с ним в Израиль — нянчить внука.
Внук реагирует на это вполне в духе описываемого сюжета:
— Бабушка! Ну тебе-то что там делать? Среди жидовни?
— Да то же, что и здесь, — отвечает гражданка Гергасевич, расставляя все по своим местам. Интуитивно. И безошибочно. Ибо ТАМ будет то же, что ВЕЗДЕ.
А ЗДЕСЬ?
— Здесь, говорит она, — евреев не любили, не любят и любить не будут. Хоть вывернись они наизнанку.
А ТАМ?
Сказано же: то же самое. Только с переменой ролей. В роли «нелюбимых» окажутся наши бывшие соотечественники, которых станут звать русскими. А в роли «коренных» — сабры, сефарды и прочие старожилы. Начиная с таких родственников, как измаилиты-палестинцы.
А в России что будут делать оставшиеся?
За неимением евреев на их роли назначат лиц кавказской национальности. Или еще кто подвернется. Или вывернется наизнанку.
А если все нерусские отъедут и останутся одни русские? Найдут причину! Край на край! Южнорусские — это вам не поморы. Уральцы — не чалдоны. Когда в русской деревне идут сокрушать друг другу челюсти — край на край, стенка на стенку, тот конец улица на этот — где там евреи?
Найдутся.
Что нужно, чтобы эта дремлющая в людях всегдашняя агрессия обрела смертельно опасный адрес?
Нужна ситуация катастрофы. Всемирно-историческая. С погромами по фронту. Тогда на грани истребления может оказаться любой народ, не только евреи. И евреи могут стать жертвами в любой стране. Дождись Иосиф мира не на берегу Волги, а на берегу Вислы, то есть сохрани он изначальное польское гражданство, — он что, был бы избавлен от риска погрома? Не в Пинске, так в Кельце. Это-то лучше всех и чувствует гражданка Гергасевич: везде — то же самое. С поправками на ситуацию Большой Войны и Катастрофы. И на характеры людей и народов.
Я не знаю, какую можно продемонстрировать витальность, когда тебя берут по списку и ведут расстреливать. И какую предусмотрительность. Мои троюродные дядья в Ростове — надеялись переждать, пережить, перетерпеть немецкое нашествие. Им бы рвануть на восток. Старики не решились. Утешали себя: немцы-де не способны на зверство, это ж культурнейший народ Европы. Дождались: один лег в ров, другого затолкали в душегубку. Наивность продемонстрировали несчастные мои старики, и никакой «витальности». Шестью миллионами жертв расплатились за эту наивность евреи, жившие в «культурнейшей Европе» и не верившие, что кошмар средневековых погромов может повториться.